Для тебя эти горы

История с продюсером сделала Нарека недоверчивым к незнакомцам. В Москве он как-то проигнорировал меня то ли из-за своей спеси, то ли недоверчивость вошла в стадию кульминации. В Америке всё было по-другому. Нарек даже предложил мне пожить у себя в Сан-Франциско: в конце сентября у него освободится на две недели соседняя комната. Его сожитель армянин Арсен смотается домой в Пятигорск, и я смогу въехать. У нас с Нареком большие планы: отрепетировать музло и задать жару в парке Голден Гейт.

В день, когда мне нужно было покидать Беркли ради Сан-Франциско, я проснулся с квадратной головой после дьявольской ночи с девятью кругами ада, вросшими в мозг. Меня штормило: словно пробуждение – это взбесившийся корабль, несущийся в самое пекло разъярённых морских волн. Идеальное спокойное состояние дня контрастировало с моим и дождливым мракобесием ночи. Было тепло, и солнце приятно обжигало лицо. Прежде чем сунуться в BART, просто необходимо выпить кофе, в противном случае я разобью окно поезда и брошусь в океан. Лучший кофе в Беркли можно найти на Шаттак-авеню в лавке араба. Я собрался за пять минут: взял несколько шмоток, гитару и 500 баксов. По моим подсчётам, этих денег хватит на пару недель, если сильно не разбрасываться. Нарек объяснил, что я должен сесть в автобус на Гири-стрит и ехать по прямой через весь город, почти до самого конца. Так что я выскочил со станции Embarcadero на площадь и пошёл искать Гири-стрит. Думал, что легко разберусь в этом городе с его прямыми улицами и предельно понятной навигацией, но заблудился, как топографический кретин. Потребовалось минут двадцать, чтобы отыскать нужную улицу среди всех этих О’Фаррелл, Пост, Маркет, Пауэлл, Стоктон и Мейсон-стрит. Нарек названивал, не скрывая ворчания: просил поскорее приехать, потому что у него мало времени и куча дел. Когда я подбежал к пересечению Гири и Пауэлл-стрит, рядом с Юнион-сквер, автобус уже всасывал в себя пассажиров. Я долго считал мелочь перед водителем и выглядел, как дебил. У меня не было третьей руки, чтобы придерживать сумки и гитару, пока одна держит горстку монет, а другая выискивает 50 центов среди десятицентовиков. Автобус переполнен, свободных кресел нет. Мне предстояло катиться по Гири-стрит минут сорок. Не больше, но и не меньше. Я проклинал автобус за то, что он делал остановку почти каждые две минуты. Но зато люди постоянно выходили и входили, так что довольно скоро освободилось место. Рядом со мной шумели японские дети, я очень хотел заткнуть им рот, потому что голова раскалывалась. Дети невыносимы. Нельзя так громко визжать, мать вашу! Особенно в автобусе. Повышение градуса злости и раздражения в общественном транспорте – отпечаток Москвы.

Мне нужно выйти на Шестой авеню. Нарек уже был на остановке. По ту сторону окна показалась его негритянская шевелюра. Нарек похож на Ленни Кравитца. Высокий, подтянутый, загорелый армянин с вьющимися афро-волосами – словно фанковая папаха. В зелёных штанах и синей футболке со знаком «Peace» он выглядел, как миролюбивый хиппи, но спрятанные за жёлтыми очками жирные глаза с блуждающими зрачками выдавали в нём маньяка. Если бы не музыка и воспитание отца-детского писателя, Нарек, вероятно, убивал бы людей. Ещё он показывает огромные белые зубы – такими можно отгрызать человеческие руки.

Двухэтажный дом, в котором проживал Нарек, находился на самом углу Шестой авеню и Анза-стрит. По соседству на нашей стороне улицы – полицейский участок, напротив – общежитие студентов, откуда выходили привлекательные девчонки, что уже было хорошим знаком.

Квартира Нарека – на первом этаже. Нас от неё отделяют стальная калитка и деревянная дверь. В квартире – две комнаты, кухня за дальней комнатой и ванная – направо от входной двери. Я поселился в дальней комнате – на огромном кожаном диване. Курить разрешалось в ванной. Рядом с сортиром на табуретке стояла пепельница, заваленная окурками.