Длинная тень

Хлорис пришлось долго искать свою госпожу, потому что Аннунсиата, как раненое животное, спряталась от посторонних глаз в самые заросли, где ветви почти полностью скрывали белую мраморную скамью, на которой она сидела, стискивая письмо в руках, лежащих на коленях, так низко склонив голову, что лица из-за спадающих прядей волос не было видно. Каспар и Шарлеман, уставшие от дальней прогулки, сладко спали в тени розовых кустов.

При появлении Хлорис Аннунсиата подняла голову, но больше не проявила никакого интереса. Она плакала. Хлорис опустилась перед ней на колени и, достав из рукава носовой платок, молча осушила ее слезы, чувствуя, что лучше ни о чем не спрашивать хозяйку. Аннунсиата позволила ей проявить внимание, постепенно приходя в себя. «Хлорис стала красавицей...» – вяло отметила она. Хорошая пища, покой и уход превратили девушку в «породистую кобылу»: кожа стала белой и чистой, глаза сияли, копна золотистых кудрей спадала пышными локонами, словно грива. Слишком красива для кормилицы.

– Хлорис, – сказала она наконец утомленным голосом.

– Да, моя бедная госпожа.

– Где Берч?

Берч бы поняла, ей она могла сказать все.

– Вы послали ее в Шоуз, – вежливо ответила Хлорис. – Послать за ней?

– Нет.

Она ничего не сможет объяснить Хлорис, но, казалось, слова жгли ее изнутри.

– Этого следовало ожидать, но все равно – так неожиданно... Я всегда знала, что это может случиться, но гнала от себя такие мысли.

Сверкающие голубые глаза Хлорис, полные сочувствия, встретились с ее взглядом.

– Так больно, Хлорис! Я понимаю, что все это блажь, почти святотатство, но так больно!

И Хлорис, знавшая от Клема, что хозяйка получила письмо с печатью принца Руперта, кое-что слышавшая от Берч, от слуг, а кое-что – из других источников, сделала такое понимающее лицо, какое в свое время и дало ей репутацию ясновидящей. – Я знаю, госпожа, но вы ведь предполагали, что такое возможно.

– Ты знаешь? Знаешь, что в этом письме? – удивленно спросила Аннунсиата.

– У мадам Хьюджес родился ребенок, – тихо сказала Хлорис.

– Откуда тебе это известно?

– Я прочитала это по вашему лицу.

– Девочка, – произнесла Аннунсиата, глядя на свои ладони, будто там что-то было написано. – Родилась 9 июня. Они назвали ее Руперта, – она подняла взгляд.

– Не понимаю, почему это меня так беспокоит, но...

– Теперь все встало на свои места, раньше это казалось вам нереальным.

– Ты действительно понимаешь, – сказала Аннунсиата, поймав руку Хлорис. – Думаешь, я грешница? Я на самом деле никогда не допускала мысли о том, что это все по-настоящему. Словно могла бы перевернуть страницу назад и переписать всю историю заново. А теперь – как будто именно сейчас я потеряла его.

Она снова заплакала, прижимая руки к глазам, пытаясь унять слезы. Хлорис участливо посмотрела на нее:

– Плачьте, госпожа! В слезах – облегчение. Аннунсиата закрыла лицо руками и сдавленным голосом произнесла:

– Мне нужна моя мама, мне нужна Эллен.

Но обе они были давно мертвы. И она сама отвернулась от Ральфа. И нет на свете человека, который мог бы ей помочь. Она должна сама, в одиночестве, справиться со своей болью.

– Вот расплата за мои грехи.

Инстинктивно чувствуя, что настал нужный момент, Хлорис опустилась на колени и обняла свою хозяйку, уткнувшуюся в ее плечо.

– Плачьте, моя госпожа, – прошептала она, – слёзы лечат душу. В этом нет вашей вины. И вы единственная пострадавшая. Плачьте! Плачьте! А потом идите в часовню и приклоните свою голову перед Святой Девой, она всегда поймет.

В июньском воздухе плыл сильный и сладкий аромат белых роз. Аннунсиата вспомнила аромат сада в Баллинкри-хаус, лето Великой Чумы, когда она повстречалась со смертью.

– Я всегда буду ненавидеть запах роз, – сказала она спустя некоторое время. – Уведи меня отсюда, Хлорис.

Лето заканчивалось. Урожай был готов к уборке, а Ральф все еще не вернулся домой. Если оглянуться назад, это лето казалось всем очень странным, но счастливым, полным солнечных дней, дальних прогулок, пикников и купаний, охот и игр в мяч по вечерам, фейерверков и скачек. Особенно счастливы были дети, потому что мать, менее загруженная заботами, чем обычно, стала мягче и добрее. Чувствительного Джорджа очень беспокоило, что порой мама сидит неподвижно, устремив на него взгляд, а для Хьюго это изменение казалось чудом. Мать больше не придиралась к нему, не игнорировала его, порой казалось, что она даже любит его. Он купался в неожиданном солнечном тепле, и от этого сам стал мягче, больше улыбался, стал менее скованным и реже ссорился с Арабеллой.

Арабелла, почти равнодушная к похвалам матери, тоже наслаждалась свободой, которую всем подарило это лето. Наблюдая за нею, Аннунсиата думала, что Арабелла временами становится похожей на Руфь, то ли бледным лицом, то ли копной рыжих волос, и, смягчаясь от этой мысли, меньше придиралась к своей непослушной дочери.