Длинные дни в середине лета

начальство, и почти каждый имеет право на какой-нибудь ключ — кто at профко-

ма, кто от спортклуба, кто от Красного Креста и такого же Полумесяца, а в наших

пустых рюкзаках можно пронести хоть весь гастроном были бы деньги. Тихий и

обстоятельный гудеж начался за запертыми дверями — в армии все делается с

запасом, где полтора часа, там и два, береги закуску, запуски не хватит.

Но на вокзал явились точно и в полном составе, под придирчивым оком

начальства каждый блестел, как стеклышко, а целоваться с полковником нижнему

чину не положено, да и ни к чему — наши полковники едут с нами.

ЧП случилось в городе N, где была пересадка. Трое наших зашли добавить и

отстали. Они рванули на такси, пока мы гребли на речном трамвае, обогнали нас

минут на тридцать и первыми рапортовали заплетающимися языками вышедшему

нас встречать командиру дивизии, что курсанты такие-то для дальнейшего

прохождения службы прибыли. Потом они улыбались нам из-за штыков караула

6 0

виновато и счастливо, как репатрианты на пограничной станции.

А какие оскорбления сыпались на нас в эти минуты. Мы разгильдяи, мы

вакханалия, мы худший факультет лучшего университета страны... Наши

полковники молча выражали свое презрение, и только тонконогий Скоков

задумчиво улыбался. Но кто знает, чему может улыбаться человек, окончивший

две военные академии подряд?

Ребят увели на гауптвахту. В университет они вернутся уже только за

документами. Сгорели мы по недоразумению, как поется в одной такой песне.

Пожилой старлей, гуляющий возле нашего загона, останавливается и кричит:

— Курсант Трошкин, ко мне!

Трошкин, беззвучно матерясь, карабкается в одном сапоге. Развертывающаяся

портянка запечатлевает его стремительное движение.

— Обрежьте, — говорит старлей, — а то к вечеру ноги собьете. -

— Ладно. Сам соображу.

— Смирно! — взвивается старлей. — Отвечать по уставному не умеете? Два

наряда вне очереди!

Мы несем тяжелые потери. А бой еще не начинается. Кто из нас встретит

завтрашнее утро?

Через час нас выстраивают снова, на этот раз на пыльном плацу возле палаток.

Мы уже сходили в-кап? терку, сдали личные вещи. Обратно каждый возвращается

с легкой грустью о гражданской жизни и с зубной щеткой, пастой и мылом,

завернутыми в домашние трусики. Набили сеном тюфяки и застелили постели...

Но вздремнуть не удалось — выходи строиться!

— А ты говоришь —купаться! — протянул Грачик.—Холодно еще, мамочка

не велит.

Теперь компания совсем домашняя — все начальство разошлось. С нами

только три старлея —командиры взводов и капитан — командир роты. Он ходит

перед нами, выстроенными повзводно, и говорит примерно так: лиха беда —

начало, забудем прошлое, мы армию нашу растили в сраженьях, командир всегда

прав, хорошему солдату служить легко.

— Ну и все, — заканчивает он. — Для сведения, моя фамилия Останин.

— Оставим! — рифмует кто-то.

— Придется. А в следующий раз за разговоры в строю накажу. Понятно?

Мы молчим, задавленные этими посулами и угрозами.

— Напра-во! Старшина, ведите роту в столовую. С песней! — игриво кричит

он нам вслед.

Мы выходим на рыхлую песчаную дорогу. Старшина рысью — и как у него

это получается по такому песку — обгоняет строй.

— Рота, запевай!

Держи карман шире, старшина! Наши ребята в кутузке? Трошкина нарядами

обвешали? А сапоги? С утра не жрамши к тому же. Нету песен, старшина! Никто

не говорит это — знаем мы ваши порядочки. По думать-то ведь еще можно?

— Запевай! — надрывается старшина.

Вот ведь, такого молодого так орать научили!

Грачик поправляет очки — чопорный интеллигент из Малаховки, и, выставив

кадык, задумчиво (идем мы не очень шибко) начинает:

Целый день лежим на нарах,

Вспоминаем жен чужих.

Два наряда он уже заработал.

— На фига, очкарик, выпендриваешься? Нам же хуже будет! — гундосит

осторожный Трошкин. — Дайте ему кто-нибудь по шее.

Но Грача уже не остановишь.

В дерзко смятых пеньюарах

Или — лучше бы — нагих.

А теперь хор. Стройный и могучий мужской хор подхватывает мелодию:

Эге-ге-гей! Сюзанна!

Мы вышли из игры,

И повисли, как бананы,

Наши грозные. .

— Отставить! — вопит старшина, он опять бежит откуда-то сзади, красный

от натуги. — Прекратить! На месте, стой!

Но, милый, разве нас теперь остановишь? И мы бережно и спокойно

повторяем припев.

— Рота, налево! Кто запевал?

— Бизе! — представляется Грачик и смущенно поправляет очки.

— Два наряда вне очереди! Смешно? Кто еще хочет?

Ох и помотал же нас старшина после этого выступления. По гадскому

сыпучему песку мы шли строевым, неслись как угорелые, а он кричал:

«Быстрей!» Несколько раз мы проскакивали столовую, потом какой- то

сверхсрочник с красной повязкой остановил нашего начальника — обед остывает.

На вечерней поверке капитан Останин делился с нами своими сокровенными

мыслями:

— Весь полк уже знае, что вы хорошо поете. Меня это радует, потому что

скоро дивизионный смотр. Но репертуар вам следует обновить. Надо петь не про