Длинные дни в середине лета

Без семнадцати два. Мне сидеть до четырех.

После того как дожди пошли непрерывно и наши постели перестали

просыхать, директор совхоза, к великой обиде местных жительниц —

потому что кино для них временно прекратилось — переселил пас из сарая

в клуб. Директор был прав. Жен этих на работу все равно не выгонишь, а

мы все ходили простуженные. Клубик новый, но маленький. Как они тут

прошлой зимой «Карнавальную ночь» смотрели, я ума не приложу.

Наверное, целую неделю крутили. Тюфяки еле разместились в зрительном

зале, осталась только тропинка посредине, а стол на этой тропинке

приходится обходить боком. Занавес задернули, и на сцене поселили девиц,

которые были очень недовольны ненадежностью такой защиты и в тот

вечер прицепили лозунг «Сократим мат до минимума!». Ощутимого успеха

лозунг не имел.

Без пятнадцати два. Время еле тащится. Я отстегиваю часы, прячу их в

карман, чтобы не пялиться каждую минуту, от нечего делать зажигаю

фонарь и веду лучом гш изголовьям. Вроде все. То есть наверняка все,

потому что я еще не дремал ни секунды и без меня никто не выходил.

Постороннему такая должность может показаться смешной и даже

неприличной, но Славка Пырьев, по-моему, это правильно решил — ночью

дежурить по очереди и сопровождать с фонарем каждого. А то еще

заблудится — ночи такие, что хоть глаз коли. Да и директор как-то просил,

чтобы подальше отходил м .

Светит фонарик паршиво, и от того, что тени двигаются, кажется, что

спящие строят мне рожи и пытаются говорить. Но разобрать ничего нельзя.

Комната наполнена храпом, какими-то хрипами, кто-то причмокивает,

бормочет. Это не очень интересно. Интереснее, если что-то можно

разобрать. Но это бывает' не каждую ночь, хотя в этом деле у нас есть свои

артисты. Жиркин, например, орет про колесо. Ему все снится, что он катит

погрузчик по току и. нужно переехать через бурт — тогда хватаешься за

спицу и тянешь на себя так, что пальцы потом еле отдираются. По главный

цирк начинается, если говорит Томка.

Томка знает за собой эту слабость и на ночь туго завязывает платок под

подбородок, как шпионка в каком-то фильме. По платок иногда сползает, и,

если дежурный не рохля, мы лежим с разинутыми ртами. Ушкин, мой сосед,

натягивает одеяло на голову, как только Томка начинает. Утром ома как ни

в чем не бывало наворачивает манную кашу и даже тянется за добавкой.

Все-таки здорово меня разморило! Словно кто-то передвинул у меня

внутри рычаг на отметку «сон», и теперь что-то неслышно включается и

выключается, выполняя программу, и я ничего не могу сделать. Как со

стороны, я чувствую, что подстроился под чей-то мерный храп. Глаза

соскакивают с фитиля лампы и норовят задержаться на темном. Я кладу

голову на руки и, чтобы не уснуть, начинаю вспоминать все с самого начала.

...Мы уезжаем из Москвы с товарной станции в яркий, солнечный день.

Длинная; кишка вагонов не умещается перед платформой и повисает на

станционных путях. Наш вагон в хвосте, дальше только философы. На

платформе стоит горластая толпа. Играет духовой оркестр. Девчонки в

брюках, длинноногие, как цапли, и коротышки-мячики задумчиво пере-

ступают в пыли под музыку. Сияют провожающие с букетами. На лотках

торгуют пирожками, книгами и сапогами.

А у нас тихо. Из темной пасти вагона совсем не по-праздничному прет

карболкой. Мы забрасываем рюкзаки на нары, лепим из чемоданов стол. К

стенке вагона Томка приколачивает лозунг «Засыплем Родину зерном!».

Делает она это неумело, уже пару раз тяпнула по пальцам, но ей очень

нравится стоять на лестнице, на виду у всех, в коротеньких шортах, и какой -

то белобрысый, пришедший ее провожать, не спускает глаз с ее красивых

ног.

Репродуктор просит представителей вагонов срочно явиться в штаб.

Митька Рощупкин, который уже поддал, отрывается от стенки:

— Ребята, пошлите меня! Я им скажу, что здесь нет представителей

вагонов. Не вагоны едут убирать урожай, а мы. Й пусть они это знают —

представители вагонов!

Славка Пырьев, назначенный нам в начальники, спокойно выслушивает

эту тираду.

Когда же ты поймешь, — спрашивает он, — что таким даже в

праздники нельзя пить ничего, кроме горячего молока?

Славка сам немного под мухой и поэтому говорит очень

проникновенно.

— Мальчики! — визжит Томка с лестницы. — Давайте пошлем

Ушкина. Его все равно никто не провожает.

Ушкин отошел от вагона метров на пятнадцать и, не отрываясь,

разглядывает платформу. Мы стараемся не смотреть на него, потому что,

маленький, щуплый, он даже встал на цыпочки, стараясь увидеть кого-то за

морем голов. Он оборачивается на Томкин крик, делает несколько шагов к

вагону и вдруг кричит, словно его режут:

- Она придет, слышите? Она придет, или я больше не Ушкин!