Длинные дни в середине лета

Странное было чувство. Весь мир мчался на Наташку, и мостовая

неслась под колеса. Тротуар норовил встать поперек, но парень еле заметно

подталкивал руль, и тротуар опять укладывался на место. С пола рвался и

бил по ногом ветер. А Наташка впервые за эти дни почувствовала себя

спокойно. Это было ощущение покоя и свободы одновременно. Наташка

была счастлива.

— Тормози! — сказал парень. — Остановка.

— Ладно, нет никого.

— Остановка, понимаешь?

— Обойдешься!

Наташка еще нажала на педаль. Теперь троллейбус, как огромный

снаряд, мчался по широкой, пустой Садовой.

— Ты что? Ты что? — кричал парень, он потянулся к рулю, но Наташка

не выпускала баранку. — Куда, ненормальная? Останови! Светофор!

И тут прямо перед собой Наташка увидела красный. Она растерялась и

сразу забыла, что нужно делать.

— Тормози! Скинь скорость! — кричал парень и бил ногами под руль.

Улицу Герцена проскочили. Самосвал, рванувшийся было наперерез,

затормозил и обиженно зашипел. Троллейбус проехал еще метров двадцать и

стал.

— Ну и дура! — сказал парень. — Дать бы тебе по морде!

Наташка посидела с минуту, приходя в себя, встала — ноги были как

ватные, вышла на улицу. Пассажир тоже вылез, он показал на Наташку,

постучал себя по лбу и пошел на остановку.

— Эй, — крикнул парень, — иди сюда!

Наташка покачала головой. Ноги все еще были ватные, и голова

кружилась.

— Да ты не бойся, поехали. Я, что ли, в Париж собирался!

— Крутись по своей Садовой. Приветик!

Парень хотел что-то сказать, но подошедший сзади троллейбус

засигналил, и парень послушно полез за руль.

— Приветик! — еще раз крикнула Наташка.

Несколько минут спустя она была на площади перед входом в зоопарк.

Дворничиха в белом фартуке неторопливо махала метлой. Решетчатые

ворота еще были закрыты, но и так был виден блестевший под солнцем пруд

с какими-то утками. Одни были рыженькие, маленькие, только головка

торчит, как запятая, другие—большие, белые и черные. Все они толкались у

берега, середка была пустая. Только, наверное, самые психованные вдруг

замашут-замашут крыльями, понесутся, поднимая брызги, к другому берегу,

и все- таки не взлетят, успокоятся, опять зарядку делают.

— Кыш! Кыш! — крикнула Наташка, ей хотелось, чтобы поднялась вся

эта разноцветная куча, рванулась куда-нибудь, но, наверное, голос ее даже

не долетал до пруда — такой там стоял галдеж.

— Ну да! — сказала дворничиха, она подошла, оперлась на метлу. —

Разгонишь их, как же!

— Крылья, гады, подрезали. Кыш! — Наташка что было сил била

кулаком по железным воротам.

— У них уже линька была, крылья хорошие. А зачем им лететь? Тут

они сыты, зимой в тепле. Эта Сонька ничего не понимает. Видишь, вон

мотается. Сейчас намашется и сядет. Далеко не полетит.

И точно—большая белая птица, вытянув длинную шею, широкими

кругами носилась над прудом, как на привязи.

— Сонь, Сонь, Сонь! — позвала дворничиха.

— Кыш Кыш! — кричала Наташка, она подобрала какую-то коробку и

высоко подбрасывала ее, чтобы отогнать птицу,

— Не, — сказала дворничиха, не обращая внимания на беспорядок, —

птицы нынче с понятием. Им эта Африка и не нужна.

Зачем им она? Там пищу добывать надо, от хищников спасаться. А здесь

кормушки полны, опасности никакой. Только размножайся. А что — воля,

воля? Волей сыт не будешь. А летать все равно где.

Дворничиха еще что-то говорила. Наташка не слушала. Раскинув руки,

как крылья у этой Соньки, она носилась перед воротами. Круги были не

такие широкие. И еще дворничиха мешалась. Наташка выскочила на

площадь и понеслась вверх, к Садовой.

Дверь парадного высотного дома была тяжелая, руки оборвешь.

Закутанная лифтерша поднялась со стула и спросила:

— Вы к кому?

— К дяде.

— В какую квартиру?

— На десятый этаж. Скорее, у меня вещи на вокзале украли.

— Я с вами поеду.

Это уже было совсем ни к чему, но тетка нажала кнопку, двери

открылись, и они вошли в лифт.

— Что же вы не закрываете? — спросила Наташка. — Так и будем

стоять?

Двери подумали, потом сами медленно двинулись, сомкнулись.

Лифтерша нажала кнопку десятого. Наташка вытянулась из-за ее спины и

нажала пятнадцатый.

— Вам же десятый нужен?

— Ну и что? Нельзя нажать?

— Ну и молодежь пошла — самостоятельная, а ума никакого!

— Вот я дяде скажу, как вы про молодежь говорите. Будете мартышкам

клетки чистить.

— А что я сказала-то? Вы же сами говорили, что на десятый.

— Слону хобот качать. Там поработаешь! А то сидит, как на курорте.

— Вам бы такой курорт. Ревматизм через неделю заработаете.

— Значит, по собственному желанию, — заключила Наташка, — и вся

любовь.

Лифт остановился. Двери опять долго думали, как им разойтись.

Разошлись.

— Ну вот что, — сказала Наташка, — я дяде ничего не скажу, а вы

позвоните вон в ту квартиру. Если дядя меня сразу увидит, у него приступ

будет.

Лифтерша послушно пошла. Двери наконец надумали и, поскрипывая,