Длинные дни в середине лета

— На месте! Стой! — крикнул он, когда мы подошли в девятый раз. — Направо! Кто запевал?

— Я, — сказал Грач и четко вышел из строя.

Ай да Грач! Неужели он так Мандарина любит, что решил вместо него пойти на губу? Или плюнул на все — утром ему и так на кухню идти? А, с другой стороны, ведь это Грач вспомнил «Сюзанну» в первый день. Если бы не он, мы, может, и не выступали бы. Так что он прав, взяв вину на себя.

— Бизе! — сказал Останин. — Больше мы не будем с тобой церемониться. Теперь ты получишь по заслугам.

— Товарищ капитан, Грачиков здесь ни при чем! Это я запел, — Мандарин тоже вышел из строя.

Веселенькая ситуация! Губу не поделили!

— Ага! — протянул, не смущаясь, Останин. — Так вот кто настоящий заводила! Вот кто воду мутит! Правильно — рыба с головы гниет. Мы вас очень строго накажем, товарищ помкомвзвод!

— Никак нет! — Ваня рванулся на середину, сметая всех на своем пути. — Это я пел!

Вот тут Останин опешил. Тихий Ваня, которого мы никогда не принимали всерьез, нашел гениальный ход. Мы все виноваты, товарищ капитан, — все решили, все пели, все проштрафились. Как ты нас теперь накажешь? Коллектив нельзя наказывать. Всех на губу не посадишь! Ура!

Через секунду вокруг Останина кипела неорганизованная толпа, и каждый кричал, что запевал он. Гречишкин минут пять орал: «Становись!» Но мы еще плохо знали Останина.

— Прекрасно! — сказал он весело, когда взвод построился. — То не было ни одного запевалы, а теперь по крайней мере трое. Завтра и послушаем. Я был уверен, что мы с вами договоримся по-хорошему.

Вот это талант пропадает. Он сделал нас, как котят.

6

Весь день мы занимались какой-то ерундой, хотя в расписании значилось «Действие стрелковой роты после преодоления первой полосы обороны противника». Часа три нещадно чистили оружие. За это время стратегическую ракету можно разобрать до последнего винтика и протереть. Чистили пуговицы и пряжки, Серега пришил подворотничок и мне — так они с Грачом договорились.

После обеда Останин устроил мертвый час. Жара в палатках была зверская, и только хиляк Трошкин ухитрился уснуть, а мы анекдотами пробавлялись — но все лучше, чем носиться по полигону или корпеть над ящиком с песком. После обеда старлеи проверили оружие — заставили чистить еще раз. Это они уже явно выпендривались, чтобы занять время.

Около пяти Останин скомандовал построение: колонной по шесть пошли на стадион. Старшина тащил ваксу и щетку, чтобы освежить сапоги на месте. Трошкин сразу захромал, и Останин разрешил идти ему отдельно, чтобы не портил строй.

Подступы к стадиону были уже забиты, а за нами еще шли. Впереди духовой оркестр шпарил марш. Озабоченные дежурные метались вдоль колонны. Наши полковники сразу прошли вперед. Потом оркестр смолк, и все стали тянуть шеи, чтобы увидеть, что происходит у входа на стадион.

Стояли мы еще долго. То есть не стояли, а ползли еле-еле. Справа и слева, по газонам, врассыпную, уходили проигравшие с разгоряченными, злыми мордами. По рядам гуляла вакса со щеткой — почисти и передай товарищу. Вот уже рукой подать до ворот. Вот качнулся последний ряд стоявшего перед нами саперного батальона. Следующие мы.

— Умницы мои! — Останин, как волчок, крутился вокруг колонны. — Дружно и громко! И личики — на трибуну!

Мы прошли хорошо. Савин запел вовремя, поэтому припев мы гаркнули как раз в тот момент, когда поравнялись с трибуной; и с шага никто не сбился. От ворот, где Трошкин в притворном восхищении развел руками, нас повернули и поставили в центр поля. Там уже стояли какие-то роты. Их тоже пустили во второй тур. А пока проходили последние.

Во втором туре мы пели так, что, если бы я слушал со стороны, я никогда бы не поверил, что это мы. Мы, которые... Наверное, не надо объяснять, какие мы. Но пели мы с настоящим энтузиазмом.

Во-первых, потому что Савин сразу начал с третьего куплета:

Закипит тогда войною
Богатырская игра.
Строй на строй пойдет стеною,
И прокатится «ура!».

Это самое «ура!» мы рявкнули с такой страшной силой, что в городе N за икс километров отсюда, наверное, задребезжали стёкла: Честное слово!

Во-вторых, был азарт соревнования, мы завелись.

А в-третьих, произошло неожиданное. Эта самая дисциплина, от которой мы отбивались с первой минуты лагерной жизни, вдруг захватила нас. Ощущение частицы, крошечного винтика громадной, размеренно несущейся машины вдруг пленило каждого из нас, и мы подчинились ему. В этом ощущении была какая-то могучая, спаявшая всех нас радость. Именно радость!

В финале нас обштопала полковая школа. Шли они, конечно, лучше, а пели, может, и хуже, но они для финала припасли еще одну песню, а мы прошли с той же. Но второе место нам досталось. Полковники махали нам фуражками, когда командир дивизии объявил итог. А Останин был просто счастлив.

— Умницы! Умницы! — причитал он, когда мы выходили со стадиона, и норовил дотронуться до каждого.