Длиной в неизвестность

Тору позволил всему случиться. Он чувствовал, как время наступало на пятки, чувствовал холодные прикосновения минут и потеплевшие — всё такого же счастливого и живого Юры.

Тору принял возможность рождения из глубин души ещё не изведанного, принял новый опыт, позволив ему войти в себя и сместить прежние установки, приносившие только острую боль. Вопреки нерешительным ожиданиям Юра также уверенно и радостно откликнулся на изменения, разрешив Тору, пускай на несколько мгновений, увидеть себя другим. Такой Юра был непривычным и ещё более недоступным для понимания: в редкие моменты особой близости, не похожей на всё, что было раньше, он оказывался податливым и чувственным, реагирующим на любые волнения, тихим, осторожным и плавным, но настойчивым и жадным до молчаливых разговоров и шумной тишины. Юра открывался ему так, как Тору не мог даже ожидать — именно сейчас, в образовавшемся между ними духовном слиянии, он понял, почему этот шаг был так необходим.

Всё произошло спонтанно и неожиданно. Вовремя.

За несколько недель Тору смог познакомиться с другим собой, с человеком, которого ему едва удавалось узнать в зеркальном отражении: крепко стоящим на ногах, остаточно робким, но решительным и больше не сомневающимся.

Такой Тору позволял читать себя человеку, который искренне этого желал, и сам уверенно читал уже не чужой внутренний мир.

Пускай глаза Юры держали в себе стынущую бесконечность и рушащуюся надежду, Тору был счастлив возможности видеть их с нового ракурса: наконец он мог посмотреть на смерть сверху вниз и, будучи готовым сражаться, бросить ей вызов.

— Ты надумываешь много, — сказал Юра, перебирая гитарные струны, — иногда лучше просто расслабиться. Проверено.

Смутившись, Тору в шутку стукнул его подушкой, из-за чего аккорд дрогнул, издав плывущий натянутый звук.

— Кира хорошо играет. Я пытался учиться, но как-то не нравится, что выходит.

— Сыграй мне что-нибудь, — попросил Тору.

— Ну нет, — решительно ответил Юра, — говорю же, что плохо.

— Пожалуйста.

— Нет.

— Юр, — обиженно протянул Тору.

Юра закатил глаза.

— Один раз, — тяжело выдохнув, согласился он. Тору показалось, что он действительно волновался. — Засмеешься — убью.

— Обещаю.

Юра начал играть, а Тору не посмел погрузиться в свои мысли. Он смотрел на то, как свет падал на бледную кожу и блестящий гитарный гриф, как быстрые пальцы меняли аккорды, на первый взгляд, хаотично бегали по струнам, и видел перед собой безоблачное будущее.

«Мне так больно сквозь дым дышать,

Мне так страшно вставать на кон,

Я хочу убежать из дней бесконечных прочь.

И когда нету сил кричать, вспоминая свой странный сон

И фарфоровый диск, увенчавший весеннюю ночь»

Юра пел, хриплым голосом брал ноту за нотой и звучал так, будто действительно был создан для музыки. В его исполнении не было фальши или надменности — он делал это так искренне и просто, что каждая строка оживала и шептала о чём-то своём.

Песня казалась отныне неминуемым прощанием.

Тору слушал её с глубоким вниманием и понимал, что Юра пел для него. Про себя. Именно этот момент был кульминацией их решения, наивысшей близостью и честностью.

Тору замер в безмыслии, не в силах отвести взгляд. Слёзы замерли вместе с ним, не позволяя себе нарушить воцарившуюся на несколько жадных минут гармонию.

«…мне кажется, что не зря мы столкнулись с ней визави,

И, мне кажется, мир никогда не утратит нас»

В финальном проигрыше Тору вспомнил, как они с Юмэ любовались луной. Это был один из последних проведённых вместе вечеров и одна из последних ночей, позволивших ему почувствовать себя по-настоящему счастливым. Тогда, в обрамлении звёздного света любуясь жёлто-пепельным диском, Тору не знал, что через пару дней их общение прервётся на долгие годы и, может быть, навсегда.

Сейчас ему не хотелось думать ни о чём внешнем, но назвать Юмэ сторонним не получалось даже спустя многие ночи бездонной вечности.

Юра со звоном заглушил струны и выдохнул, оставляя гитару в сторону.

— Не смеялся, молодец.

— Тебе так подходит музыка, — заметил Тору, — это, наверное, твоё искусство.

— Моё искусство — зубы долбить, — отшутился Юра, — если только вместо анестезии пациентам петь, чтоб спали.

— Ты зря так.

— Я не человек искусства, — он похлопал по струнам, заставив их недовольно простонать, — я им только зарабатывать могу. Как дизайн, хоть и это в моём исполнении перестаёт быть искусством. Я же не создатель.

— Ты можешь стать создателем.

Тору с сопереживанием посмотрел на гитару. Только что помогала так много рассказать о себе, а теперь — молчит и будто не помнит услышанного.