Длиной в неизвестность

Юра зажмурился, взялся за виски и помассировал, так резко и грубо, что у Тору заболела голова. По воде пробежалась хлипкая волна, мимо проплыл невысокий пароход — белый бок выглянул из сумеречного света и снова скрылся в туманности вечера.

— Ну что смотришь-то? — Юра сдавленно выдохнул, задрожал ещё сильнее и отшатнулся, когда Тору попытался прикоснуться. — Не смей меня жалеть!

Он прикрикнул, но вскоре полушепотом добавил хриплое: «Извини».

— Мне года четыре было, когда мама забеременела. Мне объясняли, что Бог, когда пора, «посылает маме в животик малыша». Сейчас звучит дико, в каком-то смысле, но в четыре года правдоподобно вполне. Папа мне всё внимание уделял, чтобы я не ревновал и не злился — хороший период был. А я и не ревновал, и не злился, ходил вокруг мамы и её живот наглаживал. Он иногда в руку толкался так, знаешь, — Юра показал смазанный жест, но Тору понял и повторил, — да-да, вот так. Так сложно поверить было, что там, под рукой, правда что-то живое. Мой брат. Или сестра. Мама ни разу ко врачу не ходила, вроде бы. От лукавого же, понимаешь — ни УЗИ, ни анализов. Постилась, молилась и всё. И я в какой-то момент понял, что так жду этого братика, ужас просто. Про сестру даже не думал, родителям сразу сказал, что братик. Думали Елисеем назвать. А девочку, если что, Любовью. Но там ни Любови, ни Елисея, в общем, да, — Юра нервно хохотнул, а потом прижал руку ко рту и побледнел, — прости.

— Ничего, — Тору похлопал его по спине, — подожди немного и говори. Всё в порядке.

Больше всего он боялся, что Юра вдруг замолчит и снова оставит его, ненадёжного друга и слабую опору, в тягостном замешательстве.

— Папа был на работе, — сдавленно ответил Юра. Его мутило. — У мамы отошли воды. Я видел, как она мучилась. У неё кровь по ногам текла, — он не моргая смотрел перед собой, — такая тёмная кровь. По кровати, по полу, в ванной. Отец ехал домой по пробкам, задерживался. Мама кричала и молилась, молилась и кричала. Я в комнате прятался, было жутко страшно. И она заходит ко мне, рукой окровавленной держит дверь и смотрит. Улыбается, — Юра глубоко вдохнул, переживая новый приступ тошноты, — почти скалится. Я просил её поехать в больницу, но она, конечно же, отказалась. Врачи же убийцы, а мы все под Богом ходим, и Бог распоряжается. Я тоже молился, просил, чтобы всё это закончилось побыстрее. До сих пор помню это чувство, не знаю, с чем сравнить. Потом всё как-то затихло, я к маме захожу в комнату, а она на кровати. У неё там, — Юра зажмурился и потёр пальцами переносицу. За спиной шумно гаркнула птица, — голова торчит. Висит так, знаешь, на бок немного. А потом тельце полностью вылезает. Синее. Вот прям синее-синее. И как тряпочка висит в руках. В крови всё, жутко воняет металлическим — я, помню, полкомнаты заблевал. И мама потом смотрит на меня и говорит, что братик умер, а мне повезло, что я родился. Сказала, что я бы так же лежал куском мяса, если бы не Божья милость. А я знаю уже, но когда она это всё сказала…я тоже умер, по крайней мере, так показалось. Отец потом так ругался, что я видел всё, старался отвлечь, хотя сам переживал жуть как. Я вот ради него молчал. Может быть, и не из-за матери. Не люблю расстраивать людей.

Тору почувствовал, как по спине пробежал холодок. Неужели Юра действительно держал в себе это шестнадцать лет? Шестнадцать лет — и никому ни слова, с улыбкой и шутками? Как после этого он мог смотреть на проблемы Тору и всерьёз помогать их решать? Как у него хватало мужества не обесценить и не втоптать в грязь?

Из-за этого, значит, такая стойкость в моргах и обморок на акушерстве? И всё равно же держался до последнего, после такого-то. Мальчишка совсем, пять лет — и с пяти лет этот кошмар тянется. А он не сломался. Не бывает.

— У нас вообще мужская линия несчастливая. Дед рано погиб, отец тоже. Я в детстве чуть не помер, как раз из-за лёгких. Заболел, но меня лечили обычно травами или молитвами, в тот раз тоже, но я не выздоравливал. Сейчас уже понимаю, что пневмония, скорее всего, а тогда казалось, что на грудь камень положили и давят. Но я выздоровел. Теперь вот, уже пятнадцатый год после этого небо копчу.

Юра задышал свободнее и улыбнулся — Тору увидел, как прояснился его взгляд: прояснилась и оставшаяся в зрачках смерть.

Юра лёг на холодный песок. Тору лёг рядом и посмотрел в небо. Бледные звёзды пробивались сквозь повисшую над землёй дымку.

— Как тогда.

— Когда? — переспросил Тору.

— На вечеринке. На скамейке.

— Это…тогда?

— Тогда, — кивнул Юра и, прочитав на его лице молчаливый вопрос, добавил, — не показалось.

Тору расплылся в счастливой улыбке. По крайней мере, он был чуть более смелым, чем мог представить.

Наше трепетное