Длиной в неизвестность

Тору с предельной внимательностью и трепетом разглядывал стены и баннеры аэропорта. Каждый уголок, каждая неровность и каждая моргающая лампа дышали воспоминаниями: его история в Москве началась здесь, в Шереметьево, выговорить название которого у него не получалось и по сей день. Тогда лица людей казались ему далёкими пятнами, навечно застрявшими в русском холоде, однако сейчас он видел в них что-то родное и притягательное, что-то, за что хотелось крепко-крепко зацепиться и больше никогда не отпускать. Тору полюбил Россию: не через тревожную мать, серые здания и висящую в воздухе тоску, но через душевную теплоту, искренность и непредсказуемость, через странности, редкие, но честные улыбки и — Юра ощутимо толкнул его в плечо, ненадолго вырвав из кокона мыслей — впервые обретённых друзей.

Насколько непредсказуемой была жизнь: Юра, проживший в Москве всю жизнь, сейчас покидал её, а он, ребёнок восходящего солнца, оставался здесь, чтобы сохранять память о прошлом и стремиться к счастливому настоящему.

— Ненавижу ждать, — протянул Юра, откинувшись на спинку кресла, — не-на-ви-жу.

— Курить хочется, — ответил Тору, — мы не так долго ждём.

— Долго. Не кури. А когда я улечу, не кури в моей одежде.

— Я брошу, — неожиданно для себя пообещал Тору.

— Если мой самолёт упадёт, точно бросай, — задумчиво сказал Юра, — но если нет, тоже бросай. Это, в любом случае, хорошо будет. Так не хочется уезжать, конечно. Всё думаю, надо ли. Ещё и с пересадками.

— Верю, — ответил Тору, — когда я улетал из Японии, даже всплакнул, — признался он. — Это такое чувство…будто на нити распадаешься, наполовину сматываешься в клубок и оставляешь его на родной земле. А потом, когда отходишь на достаточное расстояние, автоматически тянешься назад. И даже если перережешь — всё равно часть тебя навсегда останется там. Это не работает, только если часто переезжать. Не люблю переезды. От них все равно тоскливо. Меланхолия. Но сегодня ясно, поэтому грусть где-то прячется.

— Как ты это придумал? — посмеялся Юра. Тору ненадолго задержал взгляд на его улыбке и понял, что расплачется гораздо раньше посадки. В этот раз отпускать было гораздо больнее даже без переезда. — Твоя ниточка всё ещё тянет тебя в Японию?

— Я уже перерезал, — сказал Тору.

Он не соврал. Врать перед Юрой не получалось, но, чтобы не слишком драматизировать, он слегка хлопнул себя по губам. Юра резко схватил его за запястье и коснулся своей щеки.

— Буду считать поцелуем на прощание. Исключительно дружеским, конечно.

— Мы ещё увидимся, — сказал Тору, — не может быть, чтобы не увиделись.

— А ты вообще наивный парень, я смотрю, — вздохнул Юра. — Увидимся, а ты всё ещё будешь курить. И я задохнусь. Одни лёгкие на двоих, — по слогам произнёс он, — не дай Бог.

— Я буду дышать цветами весной.

— Ты учишься на врача, — напомнил Юра, — и весной, и осенью, ты будешь дышать чужим потом и выделениями.

— А ты?

— А я и того хуже. Но дышать было бы хорошо, даже таким. Не хочу уезжать.

Юра достал из рюкзака бутылку, открутил крышку и сделал глоток. Заметив на себе взгляд Тору, он потряс рукой перед его лицом:

— Вода. Будешь?

— Давай.

Тору держал бутылку в руках, но не решался пошевелиться. Ему хотелось замереть в настоящем моменте и позволить насытить себя теплом.

— Если бы у тебя было одно желание, — Юра выхватил бутылку, стряхнул воду и с третьей попытки закрутил крышку, — что бы ты загадал?

— Ой, Юр, — вздохнул Тору, взявшись за голову, — вообще не соображаю сейчас. И не соображу, наверное. Полетел бы с тобой. А ты?

— Чтобы самолёт не упал, — пожал плечами Юра, — но мне вообще ничего не страшно после сессии.

Тору почувствовал, как кольнуло под ребром, но проигнорировал неприятное ощущение. Разве кто-то говорил, что хочет брать его с собой? Юра и так подарил ему слишком многое. Слишком многое он оставил в России, чтобы сожалеть о чём-то ещё.

— Не понимаю, как ты всё так легко закрыл. Я больше не сдам, думаю.

— Сдашь, — уверенно ответил Юра, — меня валили, чтобы не выпендривался.

— Ещё никто не смог тебя завалить.

— Ну почему же, — усмехнулся он. В голубых глазах блеснула искра.

— А?

Тору посмотрел на него растерянно, а после смутился, натянув на голову капюшон толстовки.

— Ты, Юр, дурак. Не будь там таким дураком.

— Не придётся, наверное. Мне с ними скучно будет, а что дураку среди скуки?

— Хуже быть скучным среди дураков или дураком среди скучных?

— Загрузиться хочешь, да? Чтобы я с тяжёлым сердцем летел? — спросил Юра. — Я ни скучным, ни дураком не был. В школе родителям только успевали на меня жаловаться — прогулы, споры и что-то, что взрослые называли хамством. А я с детства не мог молчать, если был не согласен. Или как раз это и значит быть дураком?

— Не значит. Но я никогда ни с кем не спорил, — ответил Тору. — Теперь буду. Чувствую, что стал смелее. Ты меня воспитал, наверное. Три года назад бы и не подумал, что уеду от матери и буду жить с другом. И что с прошлым уживусь.