Дмитрий Балашов. На плахе

«Доходило до того, что Балашов вечерами резал из дерева солонки на продажу. У меня хранятся братина его работы (триконь), и большая сосновая кап-чаша, покоящаяся на трех выразительных фигурах».

Мелочные преследования, соединенные с безвыходной нищетой, сделали свое дело.

В 1969 году, когда вышел из печати сборник «Русские свадебные песни Терского берега Белого моря»[75], подытоживший результаты экспедиций в Карелию, Балашов оставил работу в Институте языка, литературы и истории Карельского филиала АН СССР.

9

«Господин Великий Новгород» и тут помог Дмитрию Михайловичу…

Весь гонорар за свою повесть Балашов вложил в приобретение дома в деревне Чеболакше, на берегу Онежского озера и обустройство тамошнего хозяйства.

Станислав Александрович Панкратов вспоминал, как сидели они с Балашовым на кухне (в комнате спали Анна Николаевна и дети – Аня и Вася), и Дмитрий Михайлович «впервые поделился своим желанием сменить научную работу – писательством, то есть, поменять жизненный жанр»…

Потом Дмитрий Михайлович иногда рассказывал, что и литературой он занялся ради того, чтобы иметь деньги на занятия фольклористикой.

Признание это содержит изрядную долю преувеличения, но если сделать поправку на тот смысл, который вкладывал Д.М. Балашов в занятия фольклористикой и занятия непосредственной писательской работой, то окажется, что фольклористику Балашов, действительно, не бросал.

Кстати, тогда еще впереди были и многие важные его работы непосредственно в фольклористике…

«Иногда в нынешнем городском человеке пробуждается память о его прошлом деревенском житье – с детскими играми, отроческими забавами и юношескими хороводами, с шумными свадьбами, приметами на каждый праздничный и будний день, с домашним хозяйством, скотиной и огородом, с незагаженным лесом и чистым, не усеянным бутылочными осколками речным дном. И во всем том житье незримо уживались Бука, Домовой, и Баенник, Кикиморы и Русалки, Леший и Водяной – всех не счесть, – говорит, размышляя о Д.М. Балашове, Владимир Иванович Поветкин. – И тут же с окоптелых досок покровительствовали тебе Никола Угодник и Параскева, Козмодемьян и Пантелеймон, Егорий Храбрый и еще целое воинство православных святых. Все такое разное. И все уживалось под покровом мудрости простых селян, растивших хлеб и лен, понятно, не для одних себя. А над всем высились песни – от колыбельных до надгробных причетов. Песни совсем не нынешние, другие, словно иным языком петые, и казалось подчас, будто поющий человек с лесом, полем, ручьем и звездами перекликался. Так ведь и было.

Было, да и сейчас еще встретишь в деревенском укладе нечто такое, что городскому жителю, как говорится, голыми руками не взять. Песню на ноты положишь, споешь – а она скособочилась, неузнаваема, будто в чужестранный наряд оболочилась. Вроде бы все на селе просто: поют, как и говорят, а и говорят, как поют».

В Чеболакше Дмитрий Михайлович начал жить так, как жили настоящие хранители фольклорных традиций – завел себе целое крестьянское хозяйство, кроме огорода он держал лошадь, двух коров, коз…

Добираться в Чеболакшу было нелегко.

От станции надо было девять километров идти пешком по плохой лесной дороге.

Не очень выручала и лодка, на которой Дмитрий Михайлович пытался ходить под парусом…

«Мама, – вспоминает Григорий Михайлович Балашов, – очень боялась этих путешествий и частенько садилась в лодку вместе с Дмитрием, чтобы в случае чего самой спасать его от утопления или погибнуть вместе».

Основания для опасений были. Не всегда, не всегда эти плавания заканчивались благополучно…

«Соседи… отговаривали Михалыча идти в октябре через озеро в перегруженной лодке, – вспоминает С.А. Панкратов. – Нет, пошел! Мотор остановился ночью, на высокой штормовой волне, в темноте ничего он поделать не мог, только ждал. Лодку его перенесло на двадцатом километре от Петрозаводска через все мыслимые луды – а камней там немерено – и вода положила лодку на песчаную отмель, прикрытую островами от озерной волны. За близким лесом Дмитрий увидел свет фар на шоссе, выбрался на берег, проголосовал и мокрехонек добрался до города. Я потом на своем катере организовал спасательные работы – весь день промучились: разгружали по пояс, по грудь в холодной воде, выносили на берег разную утварь и припасы на зиму, заготовленные в деревне, потом конопатили обшивку, потом снова загружали, и уже затемно на большой пологой волне я буксировал перегруженную лодку до нашей гавани в городе, его мотор не удалось починить».

Глава пятая Между Новгородом и Москвой