Дмитрий Балашов. На плахе

Есть закон человеческой природы и культуры, в силу которого все великое может быть сказано человеком или народом только по-своему, и все гениальное родится именно в лоне национального опыта, духа и уклада. Денационализируясь, человек теряет доступ к глубочайшим колодцам духа и к священным огням жизни, ибо эти колодцы и эти огни всегда национальны: в них заложены и живут целые века всенародного труда, страдания, борьбы, созерцания, молитвы и мысли.

И.А. Ильин

1. Создание «Марфы-посадницы». 2. Эпилог романа. 3. Марфа-посадница и Анна Николаевна Гипси. Смерть Анны Николаевны. 4. Продолжение занятий фольклористикой. 5. Занятие литературой, как продолжение занятий фольклористикой. От фольклорного эпоса к эпосу романному. 6. Начало романа «Младший сын». 7 Своеобразие исторических романов Балашова. Родство их героев с героями «деревенской прозы». 8. Крестьянская жизнь Балашова. 9. Рождение русского эпоса

Мы уже говорили, что Дмитрий Михайлович не прерывал писательской работы ни в Пушкинском доме, ни в Институте языка, литературы и истории Карельского филиала АН СССР.

Среди его рукописей сохранился рассказ «Акинф Великий под Переяславлем» (1957 год), рассказ о поездке в Псков (1958 год), новелла «Приемная дочь» (1960 год), рассказ «Разговор с другом» (1961 год).

Однако все эти сочинения пропадают в той густой поросли научных работ, которые Д.М. Балашов готовит в эти годы для журналов Академии наук.

Еще более мощно реализуется творческий потенциал Дмитрия Михайловича в сочинениях очеркового плана. Тут можно назвать и очерки народной культуры «Северный берег», и заметки собирателя «За старинной песней», и другие работы…

И тем не менее все эти годы жили в Дмитрии Михайловиче Балашове и мысли о большой прозе, которую – Балашов чувствовал это! – ему еще предстоит написать. И зарождалась эта проза не в набросках на бумаге, а в живой, сокровенной народной глубине.

Станислав Александрович Панкратов вспоминает, что именно в Варзуге Дмитрий Михайлович впервые рассказал ему о Марфе-посаднице, которой принадлежали деревни на Терском береге Белого моря…

Марфа-посадница и стала героем первого романа Д.М. Балашова.

1

Сам Дмитрий Михайлович любил рассказывать, что когда он сел за «Марфу Посадницу», в кармане у него было 25 рублей.

«Правда, – добавлял он, – еще была старая мерзлая картошка да какое-то техническое сало».

На этой мерзлой картошке и писал Балашов свой первый роман, словно бы вытканный из самоцветных описаний…

«Золоченые верхи великого терема горели багряным огнем. Россыпями камения самоцветного искрились стекольчатые окна вышних горниц. У крыльца хохотала челядь, и плетеные расписные грифоны и змии тоже словно смеялись, разевая богомерзкие пасти».

Здесь у резного крыльца и возникает в романе преподобный Зосима Соловецкий. Святой пришел к Марфе Борецкой похлопотать за монастырь, но та приказала прогнать его со двора. И хотя описание Зосимы не совпадает по тону с текстом жития преподобного, но житийная фактология воспроизведена достаточно точно.

Более того…

Точно воспроизводится и исполнение пророчеств преподобного…

– Не достойны вы мира моего! – покидая двор Борецких, говорит Зосима. – И прах ваш отрясу от ног своих! Истинно глаголю: отраднее будет в день судный Содому и Гоморре, нежели гордому дому сему!

А завершается последняя, тридцать первая глава романа сценой прощания Марфы со своим теремом.

«Оставшись одна, она еще помедлила, потом обвела очами чужое уже жило, поклонилась ему в пояс, перекрестившись на большой образ новгородского сурового Спаса в углу и сказала негромко в пустоту, и это было последнее, что она вообще сказала перед тем, как навсегда оставить Новгород:

– Исполать тебе, царь Иван Васильевич! Бабу одолел и дитя малое…»

Эти слова героини можно трактовать, как свидетельство ее моральной правоты и несломленности и, так сказать, ее духовной победы.

Но последние слова героини – не последние слова романа…