Дмитрий Гулиа

— По деревням. Иногда по грязи шлепать.

— Разумеется.

— Иногда и похолодать придется.

— Не без этого.

— Ну что ж, — сказал отец, — поглядим. Только приготовься к синякам и шишкам. Кто это сказал, что если боишься дождя — не выходи в литературный путь? Анатоль Франс?

И я пустился по селам, по горам и долам. Писал малюсенькие заметки и подвальные статьи, рецензии и репортерские зарисовки. Делал все, что положено журналисту. Весной 1947 года как-то под звуки радиолы я единым духом продиктовал стенографистке повесть. Через неделю начал переписывать ее от руки и отдал машинистке. Свежие листы читали отец и сестра, а по вечерам — Елена Андреевна. Наконец печатание было закончено, и отец пробежал последнюю страницу.

За обедом я увидел бутылку вина и коньяк.

— За твою повесть! — сказал отец. Я понял, что не будет ее ругать. Сестра была в восторге, мать присоединилась к ней. (Это очень приятно, когда домашние хвалят тебя, — новые силы вливаются. Иначе нет смысла им читать.)

Отец продолжал:

— Ты назвал ее «Люди в Сакене». А между тем это о весне. О людях и весне. За «Весну в Сакене»!

Новое название мне понравилось, и я тут же зачеркнул старое. Мне кажется, что домашние не очень-то льстили: повесть имела успех. С рукописью познакомился Константин Симонов, без проволочек напечатал в «Новом мире», который он редактировал. С той поры завязалась наша дружба.

В 1946 году закрылись абхазские школы. Тысячи педагогов остались безработными. Им пришлось спешно переквалифицироваться, чтобы не умереть с голоду. К этой акции приспешники Берия готовились еще с 1944–1945 годов. Это именовалось «реорганизацией абхазских школ». И делалось это черное дело, разумеется, для «пользы абхазской культуры». Все абхазские газеты, как по команде, разразились статьями о сталинской дружбе народов, о «подъеме национальной культуры» и так далее. Это уж было слишком. Гулиа не выдержал. Слег. Слабел с каждым днем, и мы ничем не могли помочь.

— Ради чего я жил? — повторял он.

Что же делать?

Горячие головы, написавшие жалобы в Москву, вдруг исчезли: интеллигенции объяснили, что они умерли от «разрыва сердца». И сразу стало «спокойно». Но дело этим не кончилось. Травма была слишком серьезна. Поэт Баграт Шинкуба поехал в Москву. В шапке, словно кочубеевский гонец, он вез бумагу, в которой излагались безобразия, существующие в Абхазии. Это было, скажем прямо, небезопасно для ее авторов: Константина Шакрыла, Георгия Дзидзариа и Шинкуба. Результаты жалобы были равны нулю. Однако эти трое были оставлены в живых. Все же прочие неудобства им пришлось пережить: они фактически были преданы остракизму, их сторонились, как прокаженных.

Отцу становилось все хуже и хуже. Сказывались треволнения и возраст, отягощенный болезнями. Врачи выбивались из сил. Особенно плохо стало в 1948 году. Хирурги поставили страшный диагноз: скир желудка, иными словами — злокачественная опухоль. Мы приготовились к худшему, но не сдавались… Самоотверженный уход Елены Андреевны сделал свое: отец встал, оправился от болезни, набрался сил. И с какой-то особой энергией взялся за стихи. Он приобрел машину, стал ездить за город. И даже помолодел… (Скира, к счастью, не оказалось.)

Позже Гулиа писал о школах, клеймя антипартийную политику бериевцев: «Эта политика привела к неслыханно грязному делу: в 1946 году были закрыты абхазские школы». Только после смерти Сталина и эта несправедливость была исправлена: абхазская школа живет и здравствует!

Послевоенная абхазская литература все ширилась. Появились новые имена. Развернулись таланты таких поэтов, как Баграт Шинкуба, Алексей Ласуриа, Иван Тарба. Активно действовал в литературной критике и литературоведении Шалва Инал-ипа.

Дмитрий Гулиа по-прежнему «служил» в Абхазском институте языка, истории и литературы (ныне этот институт носит его имя). Много внимания уделял составлению учебников по абхазскому языку, беседовал с молодыми писателями, в качестве депутата ездил к своим избирателям в Тамш, Кутол и другие села. (С 1938 года Гулиа являлся бессменным членом Президиума Верховного Совета Абхазии.) Шалва Инал-ипа отмечает: «Несмотря на свой преклонный возраст, он писал новые и новые поэтические, прозаические и публицистические произведения…»

Это верно. Словно пытаясь уйти от тревожных чувств и мрачных мыслей, он пишет много, но многое и уничтожает, как малохудожественное. Его стихи переводятся на русский язык и все чаще появляются в московских газетах. Александр Дроздов писал в то время: «Среди многих литературных и научных трудов Дмитрия Гулиа есть составленный им «Сборник абхазских пословиц, загадок, скороговорок». В нем я нашел такое речение, записанное из уст народа: «Этот человек идет по большой дороге». Слова эти хочется применить к жизни поэта».

Но Гулиа ждали новые испытания.