Дмитрий Петрович

— А у него нет никого, — снова встрял дошлый Галкин, — бобылем живет, один…

Взводный внимательно посмотрел на Митьку и спросил:

— А где мать… отец?

Большие карие глаза Митьки потемнели, в них появилось нечто похожее на тоску, но он тут же овладел собой и сердито буркнул:

— Пристали… Где да что! Батьку еще в августе стропилами придавило… Снаряд в избу угодил… Тут за сараем и похоронил. А маманю не знаю… Родила меня да померла…

Взводный помрачнел, затянулся самокруткой и тихо сказал:

— Ты Галкина пугал?

Митя шмыгнул носом и, глянув исподлобья на Галкина, медленно протянул:

— Не пугал я… Бинты сматывал, больно было… присохли… А ему, старому, все надо… Подсматривает везде… Будто и подпол его!..

— А почему, Митяй, у тебя все руки в бинтах? — участливо спросил Корзунов. — Никак кошек ловил?

Митька упрятал руки между колен и ухмыльнулся.

— В пулеметчики не берут, — с обидой в голосе сказал он, — от пушек гоняют… Вот я и тренируюсь перевязывать… Авось, медсестрой или медбратом возьмут…

Корзунов засмеялся и неожиданно спросил:

— А не ты ли, медбратик хороший, увел мои рукавицы?

— Я, — тихо ответил Митя.

— А может, и монтерские когти спер?

— А кто же…

— И трос?!

— А может, ты, яко архангел Гавриил, и «бешеного фрица» с неба свалил, а? — ехидно заметил Галкин и с победоносным видом оглядел всех нас.

— Я, — совершенно спокойно ответил Митя. — А кто же?

Все загоготали, а взводный покачал головой и сказал:

— Ну знаешь, батенька!

— Ох и свистун! — возмутился Галкин. — Спустить бы тебе штаны, вот что!

Глаза у Митьки заблестели, он обиженно засопел носом и протянул:

— Я никогда не вру…

— Мне даже совестно за тебя, — пробасил Корзунов. — Мюнхаузен ты, вот кто!

Митька побледнел и, неожиданно отшвырнув в сторону патронный ящик, вцепился в Корзунова.

— Сам ты… — запнулся он. — Мю… Мюнхазен! Фриц поганый!

Корзунов с трудом оторвал от себя Митьку и, поглаживая шею, смущенно произнес:

— Ну и петух! Чуть глотку не сломал…

Взводный громко засмеялся и сказал:

— Э, да ты, Дмитрий Петрович, оказывается, и не читал про этого барона-вральмана! Перепутал веселого фантазера с фашистом… Нехорошо! Вот отведут тебя в штаб — там у тебя будет время просветиться…

3

В этот день немцы вели себя как-то странно: притихли, ни одного выстрела, словно и нет их вовсе.

— Ох, не к добру это! — по-стариковски ворчал Галкин.

К вечеру мы гуськом потащились обратно в свой блиндаж с запавшими от усталости и голода глазами. На ВПУ оставались на внутренних работах только электрики и техники-монтажники.

Из блиндажа непривычно тянуло теплом и — совсем невероятно! — пахло горячим хлебом.

Мы ошалело переглядывались, не понимая, что бы это могло значить. Наконец я отворил дверь.

Посреди блиндажа были наставлены патронные ящики, а поверх них резала глаза совершенно белая простыня! За этим самодельным столом восседал, точно падишах, Митька, а около него суетился сержант Корзунов.

С Корзуновым тоже происходило нечто странное. Он величал Митьку Дмитрием Петровичем и без обычной подковырки, на что был мастером отменным.

— Дмитрий Петрович, — ласково говорил он, делая при этом вид, что не замечает нас, — потерпи, друг. Сейчас ужинать будем… Колбаски тебе побольше или сальца с чесночком?

Митька принимал все как должное и эдак нахально поглядывал на нас. Вот, мол, видали!

Мы стадом столпились у входа и глазам не верим.

На самодельном столе стояли консервы, горкой возвышались толстые ломти хлеба, сала, колбасы…

— Ну… чего слюнки глотаете? — издевался Корзунов. — Рассупонивайся, пехота — царица полей! Дмитрий Петрович угощает…

Все хором заговорили, зашумели… Глаза солдат жадно заблестели. Усталости как не бывало!

— Батюшки-светы! — плаксиво протянул Галкин. — Никак немчуре конец пришел! Глядите, братцы, щи!.. А хлеб-то, родненькие, горяченький, подовой, с корочкой, господи!

— Ну запел, точно пономарь! — оборвал его Корзунов. — Поглядел бы лучше сюда. Аника-воин…

Корзунов отдернул ватник на груди Мити.

На сатиновой рубашке Дмитрия Петровича тускло поблескивала новенькая серебристая медаль «За отвагу».

Мы в недоумении поглядывали то на Митьку, то на Корзунова.

— Смирно! — зычным голосом скомандовал Корзунов. — По случаю награждения Дмитрия Петровича боевой медалью «За отвагу» опрокинем по кружечке и троекратно крикнем ура! Только — чур! — потише. Глотки-то у вас, чертей, луженые… Немцев всполошите…

Корзунов вытащил из-под нар пузатую бутыль — «митрополит» и настоящую, довоенную бутылку вина. На пестрой этикетке в золотых лучах солнца было написано: «Массандра», а ниже большими буквами «Портвейн».

Я даже зажмурил глаза, будто на этикетке было не сусальное, а настоящее солнце.

— Ну давай, рассказывай! — загудели со всех сторон.

Мы торопливо расселись кто куда и с жадностью набросились на небывало густые щи и чертовски вкусный ржаной хлеб.

— Галкин, — сказал Корзунов, — подлей по такому случаю горючего в нашу люстру. Да смотри не заглотай вместе со щами и казенную миску… И куда только лезет?!

Наконец наступила тишина.