Дмитрий Петрович

Почти пустая консервная банка с веревочным фитилем, «люстра», больше чадила, чем светила. Но наш блиндаж казался нам в тот вечер дворцом. В полумраке радостно поблескивали глаза и зубы бойцов.

— Так вот, — начал Корзунов, — и вправду обломал нос черному «мессеру» наш Дмитрий Петрович. Поняли?! Сам командующий вручил медаль, вот этих харчишек приказал подбросить, а после представил — чуете? — представил лично Дмитрию Петровичу самого немецкого асса!..

Корзунов приподнял кверху прокуренный указательный палец, хотел сказать что-то значительное, но только пожал плечами.

— Мать честная! — не выдержал Галкин. — Вот тебе и Митяй — лапоть деревенский! А я-то…

Все уставились на Митю.

Он, не торопясь, степенно пережевывал хлеб с салом и аппетитно похрустывал чесноком.

— Во потеха была! — восторженно воскликнул Корзунов. — Немец здоровенный, рожа красная, вся в пластырях, шея перебинтована. Митька напротив его что блоха… Переводчица, как положено, растолковала пленному, кто да как сделал ему хенде хох, то есть мах на солнце — бух на землю. А он все хлопал обгорелыми ресницами и мотал головой. Дескать: «нихт ферштейн… Не понимаю. Не может быть!» Но потом асс расчухал что к чему и так здорово щелкнул каблуками, что-то быстро заболботал по-своему и протянул руку Митяю. А Дмитрий Петрович стоит перед ним эдаким фертом и говорит: «Не буду я всякому гаду руку совать… Пошел к черту!» Ну и смеху было!

— Дмитрий Петрович! — зашумели мы. — Расскажи, пожалуйста, как ты заарканил немца. Сам расскажи…

Митя водил осоловевшими от сытной пищи и тепла глазами по заросшим лицам бойцов и плохо соображал, что от него хотят.

— Давай, Митрий! — ласково уговаривал Галкин. — Уважь старика, расскажи, как объегорил-то бешеного.

Митя сладко зевнул, вытер губы рукавом ватника и нехотя сказал:

— Ну чего там рассказывать… Взял да перегородил просеку. Вот и весь сказ.

У Галкина отвисла нижняя челюсть. В блиндаже стало так тихо, что слышно было, как трещит фитиль в банке. Где-то далеко-далеко погромыхивала артиллерия, а чуть поближе ворчливо переговаривались пулеметы. Бойцы молчали. Они-то понимали, что скрывалось под скупыми, по-детски бесхитростными словами Мити «взял да перегородил…»

— Сообразил! — восхищенно произнес Галкин. — Прямо диво!

Митя поскреб голову и сонно произнес:

— Не такое на телеграфные столбы вешал да таскал… Подумаешь, диво!

Время от времени позевывая, он рассказал, как «заарканил бешеного».

Митя сделал то, что не всякий взрослый смог бы. Он один, ночью, под носом у немцев, сумел взобраться незамеченным на высокие деревья, втащить туда концы телефонного провода и накрепко прикрутить их к толстым веткам. Но чтобы перегородить довольно широкую просеку, надо было закрепить провода и на противоположных деревьях. Этого сделать Митя не успел — одной ночи не хватило.

Он боялся, что обыкновенные телефонные провода ничего не сделают «мессершмитту» и для надежности кое-где присоединил к проводам стальные куски тросов. Тросы были хоть и тонкие, но старые, с заусенцами. Митя изранил себе руки, они кровоточили и болели. Не следующую ночь он уже не смог влезть на дерево и отлеживался дома, если можно назвать «домом» полузатопленный подвал под грудой камней и обожженных бревен.

Но Митя был упорен. Он обмотал руки тряпками, с трудом натянул брезентовые рукавицы и вечером снова собрался к просеке. А немцы, будто почуяв что-то, начали с ожесточением бить по деревне из тяжелых минометов. К просеке нельзя было добраться.

Удалось Мите закончить свою рискованную и тяжелую работу только на четвертую ночь.

— Вот вам и Митька! — восхищенно произнес Корзунов. — Не смотри, что увалень да тихоня, — голова варит!

Но Митя уже спал. Он положил голову на перевязанные бинтами руки и потихоньку посапывал носом. Тень от его кудлатой головы причудливо чернела на белой простыне, а один вихор уперся в порожнюю банку из-под свиной тушенки.

…Утром командир взвода разбудил Корзунова и меня, взводный устало улыбнулся и шепотом сказал:

— Дмитрия Петровича приведите в надлежащий вид. Завтра отвезут его на аэродром. Пацанам воевать нечего, успеют…

— А я никуда не поеду! — неожиданно сказал Митя, будто и не спал. — Вот еще придумали!

Он быстро натянул огромные, негнущиеся кирзовое сапоги, перекинул через плечо противогазную сумку, из которой торчала буханка хлеба, и направился к выходу.

— Я еще за своего батьку не разделался! — мрачно произнес он. — Мне никак нельзя отсюда…

Митю уговаривали долго. Он был непоколебим и только упрямо мотал головой.

— Сказал нет — значит, все! Точка!

— Ну вот что, Дмитрий Петрович, — нахмурившись, сказал взводный. — Ты это брось! Нельзя тебе здесь оставаться, смерть кругом…

Митя хмыкнул и с ехидцей заметил:

— Медаль нацепили, а самого в тыл, к бабам! Да?

Взводный положил руку на плечо Мите и очень тихо произнес:

— Ты ведь мужчина, Митя! Настоящий солдат! А солдаты приказы не обсуждают…

— Ну ладно, — согласился Митя. — Раз положено, поеду. Слушаюсь, что ли? Когда ехать-то?

Взводный потрепал Митю за чуб и сказал: