Дмитрий Русский

Они увидели, как медленно начала открываться одна из дверей. И осталась распахнутой. Тимур сел на велосипед, потом снял звонок, закрепленный на руле, передал его Митяю. Тот покрутил его, хотел положить в нагрудный карман, но звонок скользнул из руки, и, став кусочком мозаики, занял своё место  в Обереге.

А Тимур уже почти скрылся за дверью, но обернулся и махнул ему рукой.

 * * *

До нового года оставалось три дня. Сегодня вечером прилетит Иван, и можно будет поговорить, рассказав всё по порядку. А Ваня станет изредка задавать вопросы – прямо в точку, как будто цеплять еле заметную нить, за которую потянешь, и размотаешь весь клубок.

Всё можно изменить: обстоятельства, место и даже – время. Кроме человека. Только он сам, только сам. И в этом не поможет даже Оберег.

Митяй задумчиво крутил его в руках, останавливаясь на каждом пазле: Маша, Борис, Иван, Лина, близнецы и Тимур. И только в центре Оберега – пустое место. Так и должно быть, или…это его сегмент? И когда он будет заполнен?

Обещал Тимуру принять решение. Какое право он имеет входить в чужую жизнь? Ему уже четырнадцать, и он – на пороге жизни собственной. Ведь могут подумать, что ему что-то от них надо.  А это вовсе ни к чему. Это раньше ему хотелось – больно и сильно – и дом, и семью, и родителей…

Он вспомнил, как сидел однажды со сторожем Васильичем  на завалинке. Снег только начал таять, над трубами теплотрасс уже шли тёмные дорожки, и  зелёные иголочки пробивались сквозь плотный слой прошлогодней травы, умершей, но готовой питать новые – немощные и пока слабые ростки.

Васильич разговаривал, будто сам с собой:

- Был я пацанёнком хилым, золотушным. Это когда с голодухи весь коростами покрываешься, и зудят они, собаки, прям остановиться не можешь.

Еле до весны доживали. А потом благодать… Сначала – черемша, за ней – дикий лук. Корни рогоза грызли, «калачики» жевали, заячью капусту. Главное – грибов и ягод дождаться. За день так натрескаешься, аж пузо распирает. А есть всё равно хочется. Горбушку бы…  И была у меня мечта: ножик я хотел перочинный. Однажды приехал к нам из райцентра агроном, меня послали  в поле его отвести, показать, где наши работали. Шли мы, а жара, жаворонки поют….

Агроном всё останавливался, пшеницу щупал. Сорвёт колосок, на ладони его раскатает, иногда на зуб попробует. И пишет что-то в маленькой книжице. Я таких и не видел никогда: настоящая маленькая книжка, в кожаном переплете. Карандаш у него сломался. Присели мы на обочине, он из кармана ножичек достаёт. Маленький, гладенький такой. Я вначале и не понял, что это ножик. Когда он ногтем лезвие зацепил, стал карандаш чинить, тогда только догадался. А он видно увидал, как я смотрю, и дал мне ножичек подержать. Сам назад откинулся, в пшенице лежит, глаза закрыл.

Веришь-нет, у меня руки трясутся, не могу штуковины эти даже вытащить. А потом ничо. Все порассмотрел, потрогал. Вот тогда я и размечтался. Всё этот ножичек перед глазами стоял.

Много потом чего в жизни было…Трактористом робил, в Морфлот ушёл, после в город подался, на завод. И ведь бывало, денег – куры не клюют. А ножичек так и  не купил….

Почему сейчас разговор этот Митяю вспомнился? Где-то он прочитал, что есть возраст тела, а есть возраст души. Никогда он не чувствовал себя ровесником тех, с кем шёл вровень по годам. Он отстаивал своё право быть первым, потому что видел во многих глазах: он – последний.

Внешность – это оболочка или упаковка души. Просто фантик. Почему он имеет такое  значение? И ещё сверлило: а если бы он был – как все, без этой метины, проклятой печати на лице, пошёл бы он к отцу?

Однажды видел в старом пруду  «конский волос». Тонкий как нить,  пружинистый, длинный, сразу ни за что в воде не разглядишь. Все боялись его, говорили, что влезет хоть куда, и будет жить в тебе. Так и страх. Думал, что уже растоптал его. А он всё равно находит лазейку…

Зарком сказал: «У тебя есть сила». Где она сейчас?

* * *

Митяй проснулся от того, что Ваня тормошил его и щекотал. Он схватил Ивана  в охапку и замотал одеялом. Тот фыркал, вырывался и хохотал до изнеможения. Наконец, выпутался, сел, скрестив ноги, на кровати и серьёзно сказал:

- Рассказывай.

Митяй старался ничего не пропустить. Рассказ занял часа полтора. Ваня заставлял возвращаться к деталям, повторять какие-то фразы, иногда  останавливал его, и они просто молчали несколько минут.

Почему-то Митяй вспомнил, как  ним в детдом приезжали артисты. «Сборная солянка» - так сказала Сара. Тогда она целую неделю заменяла заболевшую воспитательницу. Когда уже все спали, и никто не мешал, они сидели в коридоре  на подоконнике и разговаривали. Сара расспрашивала о прочитанных книжках, редко говорила сама. Она умела слушать как-то по-особенному. Митяй больше никогда и ни с кем так не говорил.

А на концерте, после выступления пожилых пародистов, которые очень старались сделать «смешно», вдруг вышли два скрипача. Девушка и старик. Сара шепнула ему: «Дуэт». Они играли, как будто разговаривая друг с другом, подхватывая и продолжая мелодию совсем в неожиданных местах. Дуэт. Так и у них с Ваней.