Днепр – солдатская река

Он открыл глаза. В приглушённом свете плафона, скудно освещавшего проход, виднелись ноги лежавшего на полке соседа. На ногах драные носки, которые издавали крепкий мужской дух натруженных ног. Никого из находившихся рядом это обстоятельство не смущало. Там, на Русском фронте, они нанюхались не такого. Бальк почему-то вспомнил фельдфебеля Гейнце. Теперь, после гибели командира расчёта Штарфе, самым надёжным в их взводе остался только он, долгожитель Гейнце, которого не только в роте, но и во всём Третьем батальоне уважительно называли папаша Гейнце. И только с папашей Гейнце теперь можно было поговорить откровенно, а именно о том, в какое дерьмо они попали. Папаша Гейнце никогда не одёргивал любителей поговорить вольно. На идеи наци ему было наплевать. Да и в то, что после победного окончания войны можно будет поживиться или выгодно устроить свои дела за счёт побеждённых, как о том толковали многие, он не верил. Папаша Гейнце, воевавший уже больше четырёх лет, был реалист, и мечтал только об одном: вернуться домой, к своей семье, в своей собственной шкуре, чтобы проносить её ещё лет сорок. «С двумя руками, с двумя ногами. Но главное, Бальк, – любил повторять он, – не потерять голову. Потому что, стоит её потерять, руки и ноги отлетят сами, в первом же бою! Запомни это, сынок!»

Все они, кто старше тридцати, называли его так. И Бальк привык. Потому что это своё «сынок» они произносили без какого-либо оттенка пренебрежения или презрения. Просто он был самым молодым солдатом в роте…

Ноги штабс-ефрейтора из «Великой Германии», однако, пахли очень сильно. Правда, они имели точно такой же дух, что и ноги какого-нибудь самого распоследнего шютце из простой пехотной дивизии. Трупы на Русском фронте пахнут куда как отвратительнее. Да и в госпитале были места, где лучше не вдыхать.

То ли потому, что Бальк слишком сконцентрировался на бледных пятках штабс-ефрейтора, выглядывавших из рваных дыр пробитых носков, то ли солдат «Великой Германии» был слишком впечатлительным человеком и вечерний налёт «москито» и «тандерболтов» оставил в его душе столь глубокий отпечаток, но сосед зашевелился, судорожно дёрнулся и закричал:

– Летят! Летят! – В голосе его и неестественно-торопливой интонации было столько ужаса, что у Бальца сжалось всё внутри, и на мгновение он почувствовал себя в крохотной ячейке на берегу Вытебети; его ячейка, наспех отрытая, в общей линии обороны взвода, и на их линию зашли русские «летающие танки» Ил-2 и начали её основательно распахивать из бортовых пушек и крупнокалиберных пулемётов…

Бальк тоже готов был закричать нечто подобное, но в тёмном углу, за ширмой плащ-палатки шевельнулась угловатая фигура другого солдата «Великой Германии» и послышался грубый окрик и брань:

– Заткните глотку этому недоноску! – После чего в вагоне снова установилась сонная тишина, нарушаемая только храпом спящих.

И вдруг Бальк разглядел в этом полусумраке вагона лицо русской Анны, её плечи и руки, её ладони удивительно женственной и правильной формы. Такие ладони он видел на картинах Дюрера. Он прислушался и расслышал её голос, который звал: «Арним! Арним!» Нет-нет, он вовсе не сходил с ума. Он переживал нечто иное, о чём давно тосковал. Ещё в университете он мечтал познакомиться с девушкой, которая бы ответила ему тем же глубоким и искренним чувством. Но все сокурсницы, на которых он обращал своё пристальное внимание, видели в нём лишь успешного однокашника, у которого можно было всегда проконсультироваться по тому или иному предмету и переписать конспекты пропущенных лекций. Конечно, думал он, его возлюбленной будет немка, стопроцентная арийка. Ведь в Катехизисе Гиммлера «Пятнадцать правил Ваффен СС» о крови германца сказано очень верно. Бальк выучил эту главу наизусть. «Кровь. В нашей крови мы несём священное наследие отцов и пращуров. Мы не знаем их, бесконечной чередой уходящих во тьму ушедших веков. Но все они живут в нас и благодаря нашей крови живут вместе с нами в наших сегодняшних делах. Именно поэтому наша кровь священна. Вместе с ней наши предки дают нам не только плоть, но и сознание. Отрицать свою кровь, значит, отрицать самого себя. Вы обязаны передавать свою кровь потомству, поскольку являетесь звеном в цепи, тянущейся с незапамятных времён в отдалённое будущее. Эта цепь никогда не должна прерваться. Если же в вашей крови есть нечто порочное, что сделает ваших детей несчастными и бременем для государства, то ваш героический долг в том, чтобы разорвать связь времён. Кровь – носитель жизни. Благодаря ей вы несёте внутри себя тайну творения. Ваша кровь священна, ибо в ней живёт божественная воля».