Днепр – солдатская река

Воронцов закрыл глаза. Жёлтые прозрачные простыни стали исчезать. Но покоя это не нарушало. Напротив, наступало такое умиротворение, а тело окутывала такая теплынь и лёгкость, что Воронцов не пожелал противиться своему новому состоянию. Его понесло, закачало по зыбким волнам… «А что, сынок, сладко спится на покосе? – Отец стоял в тумане, странно возвышаясь над ивовым кустом не всей своей фигурой, а только верхней её частью. Другая была словно чем-то занавешена. То ли туманом, то ли кустом. То ли вовсе отсутствовала. – А вставать надо. Надо, сынок, вставать, – снова сказал отец. – Глаза отца светились радостью встречи. Так смотрят в глаза друг другу родные люди, которые не виделись годы. – Солнце заспишь, роса уйдёт. Сухую траву не укосишь». Ему хочется ответить отцу, сказать ему, что не о том он сейчас говорит. Хочется подбежать к нему обнять, живого. Но какие-то силы держат его немым и недвижимым. «Мать расстроишь, – снова проговорил отец. – Сёстры плакать будут. Дом без мужика…» Почему он говорит такие слова? Почему в глазах отца такая тоска и такая боль? Ну что с того, что не успею скосить луг за эту зорю? Скошу вечером, когда выпадет новая роса… Луг наплывает высокой стеной травы, набрякшей дымчатой росой. Как хорошо стоит трава… Как удобно её, такую, будет косить… А ему всё ещё не хочется вставать с мягкой духмяной подстилки. Только косьё рогатой липовой ручкой, отшлифованной до зеркального блеска, больно впивается в спину чуть ниже лопатки. И зачем он положил косу рядом с собой? Это же опасно. Невозможно вытянуть ноги – обрежешься. Ноги затекли, по ним поползли мураши… Посплю, посплю ещё чуток. Подождёт луг. Мать расстроишь… Мать придёт из деревни, трава уже в рядах будет лежать. А сёстрам с чего плакать? Мысленно он повторил ещё раз последние слова отца: сёстры плакать будут…

Воронцов очнулся так же неожиданно, как и задремал. «Вставай!» – крикнул отец и взмахнул рукой, будто намереваясь дотянуться до него и ударить… Он рывком вскочил с валежины. Сон ещё держал его. Показалось, что во сне он резко выпрямил ноги и мгновенно начисто срезал их острой, отбитой с вечера и отточенной косой. Он рухнул на землю. И это его спасло. Короткая автоматная очередь, выпущенная в него с дальнего угла полянки, как раз оттуда, где сияли солнечные простыни, именно поэтому и миновала его. Пули обрубили ветки орешника на уровне плеч. Стрелявший целил в грудь, и стрелком он был хорошим. Но судьба оказалась не на его стороне.

Падая на землю, Воронцов успел заметить человека в куртке и бриджах «древесной лягушки». Человек выглядывал из-за старой орешины и целился в него из немецкого автомата. Тотчас горячая шелестящая струя пролетела над головой, буквально в сантиметре от правого виска, и Воронцов понял, что стрелявший в него промахнулся. Но, видимо, это была уже вторая очередь, потому что первой «древесная лягушка» перебила ему ноги. Падая, он машинально снял автомат Пелагеи с предохранителя и, выкинув его вперёд в правой руке, дал длинную слепую очередь. Автомат умолк, когда в рожке закончились патроны. Воронцов поднял голову и посмотрел туда, где оседал на солнечные простыни, изорванные его пулями, сизый пороховой дым. «Древесная лягушка» лежала под орешиной бурым холмиком. Холмик ещё подавал признаки жизни, но движения его были беспорядочны и неосмысленно-хаотичны. Попал, сразу понял Воронцов. Теперь надо было позаботиться о себе. Что с ногами? Он подтянул к себе ступни и посмотрел на сапоги. И, не обнаружив ни на носках, ни на голенищах характерных следов, оставляемых пулями, вдруг понял, что с ним. Он с радостью задвигал пальцами, разгоняя мурашей, вскочил на ноги и, хромая, забежал за ближайшее дерево и начал перезаряжать автомат. Кто там, лихорадочно соображал он, ставя автомат, заряженный новым рожком, на боевой взвод, Кличеня или кто-то другой? Если Кличеня, то, скорее всего, он один. А если не Кличеня…

Через несколько минут напряжённой тишины со стороны брода послышались осторожные шаги. Воронцов узнал Иванка. Шаги затихли вблизи полянки, где-то совсем рядом. Разведчик есть разведчик, подумал Воронцов о своём напарнике, и осторожен, и терпелив. Теперь будет выжидать. Замер и Воронцов. В такую минуту со стороны лощины можно было ждать не только Иванка. В группе Юнкерна тоже народ бывалый, натасканный. Но то, что в зарослях орешника и бересклета замер Иванок, Воронцов знал точно. Просто стоило подождать ещё минуту-другую, не подоспеет ли на выстрелы ещё кто-нибудь.

Воронцов осторожно, стараясь двигаться медленно, плавно, как вода в тихой реке, выглянул из-за дерева. Автомат Пелагеи стоял на режиме автоматической стрельбы.

– Сань! – тут же послышалось из кустов. – Ты живой?

Иванок его заметил первым. Сейчас Иванок держал Воронцова в прицеле своего трофейного карабина, а Воронцов так и не смог уловить ни единого движения. Даже ветка нигде не качнулась, листок не шелохнулся.

– Живой! – откликнулся Воронцов. – Пройди по кругу, посмотри, нет ли где следов. Потом – сюда.

– Кого стрельнул? Кличеню?

– Ещё не знаю.