В свое время я боялся действовать, когда предвидел опасность. Сейчас я боюсь действия или, вернее, приобрел вкус к бездействию.
Я с удовольствием вижу напечатанным свое имя, но я не подарил бы и улыбки самому королю критиков ради того, чтобы он упомянул обо мне. Разве только он пришел бы ко мне сам: Да, да, в этом отношении я, кажется, молодец, и дается мне это легко.
* Маленькой Полетте Алле нянька, женщина набожная, сказала, что ее папаша наверняка находится в аду, и теперь девочка просыпается ночью с криком: «Папа горит! Папа горит!»
* Если бы флюгер умел говорить, он наверняка сказал бы, что управляет ветром.
* Неврастеник: человек, пользующийся отменным здоровьем и страдающий смертельным недугом.
* Разум еле плетется. Жизнь тяжела, как тачка.
* Мое прошлое — это три четверти моего настоящего. Я больше мечтаю, чем живу, но мечтаю я не «вперед», а «назад».
* Вкушаю горькую усладу блистательного одиночества.
* Тучи таких очертаний, словно их выдумал поэт.
* Гурмон из гордости боится совпасть во мнениях с кучей глупцов.
* Ночь — это ослепший день.
— Пора зажигать?
Я не смею сказать нет, и она приносит мою непримиримую лампу, обращающую в бегство все мои мечты.
* Жизнь коротка, но скука ее удлиняет. Нет такой короткой жизни, где бы не нашла себе места скука.
* Погода пронзительная, свежая и нездоровая, как непросохшая известка на стенах.
* Высохшее дерево, я жду теперь листьев от других деревьев.
* Фабричная труба — толстый палец, марающий небеса дымом.
* Слуховые окошки — четырехугольные глазки крыши.
* Деревья, почки на них уже улыбаются, а завтра лопнут от смеха.
* Не знаю, можно ли избавиться от своих недостатков, но зато знаю, как приедаются свои достоинства, а особенно если обнаруживаешь их у другого.
* Моя слава, слава, которой я жаждал, — это уже прошлое.
* Надо, чтобы одна твоя страница об осени доставила мне такое же удовольствие, как прогулка по опавшей листве.
* Вообразите себе жизнь без смерти. От отчаяния каждый день мы пытались бы себя убить.
* Имманентная несправедливость.
* Есть друзья, которые опасаются нас, будто верят, что мы знаем глубину их души.
* Перечитываю свои заметки. Моя жизнь не могла быть сложнее, что бы я ни совершил. Если бы даже написал еще что-то, — что далось бы нелегко, — ничего бы к моему творчеству не прибавилось. Мое творчество!
Есть имена, которые уже ничего мне не говорят. Не могу вспомнить лица тех, кто ушел из моей жизни.
Если бы я начинал жизнь сызнова, я пожелал бы себе такой же. Только я смотрел бы лучше. У меня плохое зрение, и я до сих пор не разглядел как следует эту маленькую вселенную, где продвигался ощупью.
Может быть, все-таки еще попробовать работать регулярно, ежедневно, как ученик, которому хочется быть первым по словесности. Не для денег, не для славы, но чтобы оставить после себя маленькую книжку, страницу, несколько фраз. Ибо я все еще не успокоился.
*…Мы краснеем до корней наших седеющих или уже выпавших волос при мысли о тех гнусных желаниях, которые мучили нас в свое время, — даже воспоминания иной раз вызывают тошноту.
Не особенно рассчитывайте на общество в смысле реформ: постарайтесь реформировать сами себя.
Но, скажете вы мне, значит, мы становимся святыми.
Не бойтесь! Я даю вам в общих чертах туманную, невыполнимую программу. Вы навсегда останетесь собой, но только в меньшей степени. Недостатки можно смягчить: их не искореняют, но даже небольшой прогресс, — которого вы добьетесь не без труда, — озарит вашу жизнь. Вы будете жить с веселой душой.
Такой-то говорит: «Я признаю только разум», — а сам только что не дурак.
Не держитесь слишком усердно за ваши недостатки под тем предлогом, что совершенство — не от мира сего.