Дневник

Примерно в то время городской совет озаботился ремонтом старого, давно не работавшего отеля. Это было какое-то общее помешательство: все жители острова опустошили свои банковские счета и скинулись, чтобы восстановить обгоревшие руины на склоне холма над гаванью. Потратили последние деньги, чтобы завлечь на остров туристов. Обрекли своих детей на то, чтобы обслуживать столики, убираться в номерах и вырисовывать идиотские надписи на сувенирных ракушках.

Забыть боль непросто, но еще сложнее — помнить о радости.

Счастье не оставляет шрамов. Безмятежность, она ничему нас не учит.

Свернувшись калачиком на стеганом одеяле, ощущая свою сопричастность большой семье, всем ее поколениям, Мисти могла обнимать свою дочку. Мисти могла прижимать к себе свою малышку, словно Табби все еще пребывала в ее утробе. Все еще была частью Мисти. Бессмертной.

Запах Табби, запах кислого молока, ее дыхания. Сладкий запах детской присыпки, почти как у сахарной пудры. Нос Мисти, уткнувшийся в теплую кожу на шее дочки.

В те годы они никуда не спешили. Они были молоды. Их мир был прозрачен и чист. Церковь по воскресеньям. Чтение книжек, горячая ванна. Сбор диких ягод и варка варенья по ночам, когда в белой кухне было прохладно и ветерок дул в открытые настежь окна. Они всегда знали фазу луны, но редко помнили день недели.

Только в те годы, в тот коротенький промежуток, Мисти доподлинно знала, что ее жизнь — не конечная цель. Она была средством, ведущим в будущее.

Они ставили Табби к парадной двери. Ко всем этим забытым именам, все еще видимым на белой краске. Ко всем этим детям, ныне покойным. Они отмечали рост Табби фломастером.

Табби, четыре года.

Табби, восемь лет.

Просто для сведения: погода сегодня слегка плаксивая.

Сейчас, сидя у слухового окна в маленькой комнатке на чердаке в отеле «Уэйтенси», Мисти смотрит на раскинувшийся внизу остров, испоганенный толпами чужаков и надписями на песке. Рекламными щитами и неоновыми вывесками. Логотипами. Товарными знаками.

Кровать, где Мисти лежала, свернувшись калачиком вокруг Табби, пытаясь удержать ее в себе. Теперь на этой кровати спит Энджел Делапорт. Псих ненормальный. Маньяк. В ее комнате, в ее постели, под окном, за которым плещут и бьются о берег океанские волны. В доме Питера.

В нашем доме. В нашей постели.

Пока Табби не исполнилось десять, отель «Уэйтенси» стоял закрытый, пустой. Окна забиты фанерой. Двери заколочены досками.

В то лето, когда Табби исполнилось десять, отель открылся. Городок превратился в армию коридорных и официантов, горничных и портье. В то лето Питер начал работать на материке. Занялся мелким ремонтом для летних отдыхающих, у которых так много домов, что за всеми и не уследишь. Когда открылся отель, паром стал ходить каждый день, с утра до ночи, и остров переполнился туристами и машинами.

После чего пляж усеяли бумажные стаканчики и обертки из-под еды. Завыли автомобильные сирены, выстроились длинные очереди на парковку. В песке валялись использованные подгузники. Все стремительно неслось под откос вплоть до этого года, когда Табби исполнилось тринадцать, когда Мисти вошла в гараж и обнаружила Питера, уснувшего в машине, в баке которой уже не осталось бензина. Когда люди начали звонить и жаловаться, что у них пропадают бельевые шкафы и гостевые спальни. Когда Энджел Делапорт оказался именно там, где всегда хотел быть. В постели ее мужа.

В твоей постели.

Энджел, лежащий в ее постели. Энджел, спящий с ее рисунком, с ее антикварным креслом.

А у Мисти совсем ничего не осталось. Табби нет. Вдохновения нет.

Просто для сведения: Мисти никому не сказала, но Питер упаковал чемодан и спрятал его в багажнике. Питер упаковал вещи, чтобы взять их с собой, переодеться в аду. В этом не было смысла. Во всем, что он делал в последние три года, не было смысла.

Там внизу, под ее крошечным слуховым окошком, дети плещутся в волнах на пляже. Один мальчик одет в белую рубашку с рюшем и черные брюки. Он разговаривает с другим мальчиком, одетым только в спортивные шорты. Они передают друг другу сигарету, курят по очереди. У мальчика в белой рубашке — черные волосы, достаточно длинные, чтобы их можно было заправить за уши.

На подоконнике — обувная коробка Табби с дешевенькой бижутерией. Браслеты, разрозненные сережки и старые брошки с битыми стеклышками. Сокровища Питера. Гремят в картонной коробке вместе с выпавшими пластмассовыми жемчужинами и стеклянными бриллиантами.

Мисти смотрит в окошко. Мисти смотрит на пляж, на то место, где в последний раз видела Табби. Где все случилось. В ухе у мальчика с короткими темными волосами сверкает сережка: золотые и красные блики. И хотя рядом нет никого, кто мог бы ее услышать, Мисти говорит:

— Табби.

Мисти хватается за подоконник, высовывает голову из окошка и кричит:

— Табби?

Мисти высовывается из окошка по пояс, рискуя грохнуться на крыльцо пятью этажами ниже, и кричит во весь голос:

— Табби!

Да, это она. Это Табби. С короткой стрижкой. Заигрывает с каким-то мальчишкой. Курит.