Дневник. 1873–1882. Том 1

24 октября. Воскресенье. Возвратился из Симеиза, где отдохнул ровно сутки после двух недель постоянных треволнений в Ливадии. Семья моя, не разделяя общей паники, решилась остаться в Крыму на всё время мобилизации войск, хотя в продолжение этого времени пассажирское движение по железной дороге будет прервано. Не полагаясь на полицейскую охрану, послал я в Симеиз на всякий случай несколько ружей и револьверов, а генерал Рихтер обещал жене поставить в нашем имении маленький пост.

Пробыв около суток вне Ливадии, я уже отстал от современного течения дел; знаю только то, что было получено в пятницу и утром в субботу. Из Константинополя отправлены в Сербию приказания турецким войскам прекратить военные действия; комиссары также едут для определения демаркационной линии между воюющими. Наши полковники Зеленый и Боголюбов примут участие в этом деле. Государь заявил непременное требование, чтобы турки очистили занятую ими часть сербской территории; из этого вопроса он снова намеревался сделать casus belli и вторично предъявить ultimatum. Однако ж князь Горчаков уговорил не злоупотреблять этим крайним средством, только что испробованным с успехом. В этом случае и я, и граф Адлерберг поддержали канцлера. Действительно, нельзя же чуть не каждый день прибегать к новому ультиматуму, после каждой уступки со стороны турок сейчас же требовать с поднятым кулаком новой уступки.

Вчера государь показал нам с негодованием телеграмму, полученную от Черняева, который с нахальством спрашивает, может ли приехать в Ливадию представиться государю. Ему дан ответ, что не только не разрешается, но и воспрещается возвращение в Россию. В глазах государя Черняев поступил и бесчестно, и противозаконно: бесчестно – потому, что обещал генералу Потапову исполнить волю государя, запретившего ему ехать на театр войны; противозаконно – потому, что без разрешения оставил подданство русское и вступил в службу иностранного государства. По русским законам Черняев подлежал бы суду и уголовному наказанию.

В пятницу уехал на пароходе генерал Вердер с письмом государя к императору Вильгельму. Перед самым отъездом он зашел проститься со мной, и в первый раз мне случилось войти с ним в серьезный разговор. Я старался разъяснить ему, в каком именно смысле государь находит неудовлетворительным положение, в которое стала Германия в восточном вопросе, и в чем именно заключается ожидаемая ныне от Берлинского кабинета услуга. Вердер между прочим признался, что из объяснений своих с князем Горчаковым не мог понять, чего требуют от Германии, тогда как объяснения государя вполне понятны.

Теперь сущность дела заключается в том, чтобы скорее открыть конференции и, категоричнее поставить вопрос об основаниях, на которых возможно замирение или, лучше сказать, будущее устройство судьбы балканских христиан. От большей части кабинетов уже даны по телеграфу полномочия представителям их в Константинополе; к сожалению, французский посол Бургоэн, действующий обыкновенно в смысле примирительном и честном, счел нужным в эту важную минуту отправиться в Париж за инструкциями. Отсутствие его неминуемо замедлит открытие совещаний.

29 октября. Пятница. Москва. Во вторник, 26-го числа, их величества с их высочествами выехали из Ливадии на паровой яхте до Севастополя, а далее по железной дороге. В пути получались телеграммы не совсем приятные. Англия не соглашается выпустить слова «территориальная неприкосновенность Оттоманской империи» и заранее заявляет, что не допустит занятия Болгарии какими-либо иностранными войсками. Сама Порта уклоняется от конференций в Константинополе. По моему предложению сочинен был во время пути проект циркуляра от государственного канцлера во все посольства русские при иностранных дворах для объяснения побудительных причин предстоящей мобилизации. Сочиненный бароном Жомини проект переделывался несколько раз. Много рассуждали о том, в который день отправить этот циркуляр и в который объявить мобилизацию. Государь желал подписать указ в Москве, на другой день по приезде. Я выражал мысль, что распоряжение о мобилизации, хотя и требует указа Сенату, не есть, однако же, акт, подлежащий формальному обнародованию; в большей части случаев бывает даже необходимо мобилизацию производить сколько можно с меньшей оглаской. Притом приступить к самой мобилизации нельзя прежде 1 ноября.

Князь Горчаков, со своей стороны, высказывал, что подписание указа о мобилизации в Москве может быть истолковано в том смысле, что мера эта принята как бы под давлением московских крикунов[101]. Вследствие тех или других соображений, но государь сегодня объявил, что отлагает подписание указа о мобилизации и обо всех назначениях на должности по действующей армии до возвращения своего в Царское Село 1 ноября.