Дневник. 1873–1882. Том 1

В Москву приехали мы вчера вечером. Уже в дороге нашли снег и санный путь; в Москве – полная зима. Сегодня в полдень во дворце происходил заведенным порядком большой выход. Перед тем было у государя обычное совещание; канцлер прочел полученные телеграммы и окончательную редакцию циркуляра.

Выход был многолюден. В Георгиевском зале, где стояли представители разных сословий города, государь остановился и произнес речь, которая вызвала одушевленные крики «ура!». Затем была исполнена обычная церемония поклона с Красного крыльца и шествие в Успенский собор и Чудов монастырь.

К обеду во дворец были приглашены городские власти и сановники; вечером царская фамилия и свита наслаждались в театре превосходной русской труппой.

31 октября. Воскресенье. Вчера утром, до смотра, был я с докладом у государя и представил на подпись его указы о мобилизации войск и приказы о формировании армии, корпусов и о главных назначениях на должности по полевому управлению. Всё это было подписано и утверждено с пометкой «1 ноября, в Царском Селе»; первым же днем мобилизации назначено 2 ноября и положено в этот же день разослать циркуляры государственного канцлера.

Смотр войскам Московского гарнизона происходил в полдень на Театральной площади; государь был весьма доволен всеми частями. После смотра начальников пригласили во дворец к завтраку, а затем было у государя обычное совещание. Известия из Лондона и Константинополя становятся с каждым днем всё хуже, и надежды на мирное разрешение вопроса уменьшаются.

К обеду во дворце опять пригласили несколько лиц высшей московской иерархии, а вечером был раут у генерал-губернатора.

При утреннем докладе я прочел государю письмо, полученное мною вчера от князя Черкасского, который выражает желание при нынешних чрезвычайных обстоятельствах посвятить свои труды и способности пользе общего дела. Государь принял это заявление с особенным радушием и, несмотря на все интриги, которыми в былое время умели восстановить его против князя Черкасского, выразил сожаление, что он так долго остается вне служебной деятельности[102]. Государь вполне ценит блестящие способности князя и вспоминает услуги, принесенные им в польском деле при покойном моем брате Николае[103].

Так как государь говорил перед тем о необходимости приискания лица, которое могло бы облегчить заботы главнокомандующего по гражданским делам в занятом крае, а также о том, что желательно установить официальную связь между правительством и разными славянскими комитетами, то я воспользовался случаем, чтоб указать на князя Черкасского как на человека наиболее способного именно к подобной деятельности.

Вечером, на рауте, государь, увидев князя Черкасского, довольно долго беседовал с ним, представив его императрице, и тогда я уже мог прямо войти в соглашение с ним о приведении в исполнение возникшей мысли. Князь был явно обрадован такому предложению и обещал привезти в Петербург записку об учреждении при главнокомандующем особой должности заведующего гражданскими делами.

Сегодня утром зашел я к государю и доложил о вчерашнем объяснении моем с князем Черкасским. Государь вполне одобрил мое предположение. После обедни был прием депутаций с адресами: одной – от московского дворянства, другой – от города. Адресы эти, без сомнения, поднимут страшный переполох в Европе. Уже и теперь во всех столицах произвела громовое впечатление речь, произнесенная государем в пятницу в Кремлевском дворце. Точно скажут, что теперь Россия сбрасывает с себя маску миролюбия, что она-то и будет виновницей общей европейской войны.

В час пополудни был обычный развод в манеже (по-московски «экзерцир-гаузе»).

В 3 часа принимал я представителей от Славянского комитета; во главе депутации был Аксаков, депутатами – купцы Третьяков и Морозов. С ними приехал и генерал-майор Столетов, на которого возлагается формирование болгарского ополчения. Беседа наша продолжалась более часа; мы условились о плане действий по болгарскому вооружению.

Вслед за тем я должен был принять Ростислава Фадеева, который письмом просил свидания. Встреча с этим человеком, злобно ратовавшим несколько лет против меня лично и против Военного министерства в газетах, брошюрах, на разных сходках и пирах, не могла быть для меня приятна. Всегда имел я невысокое понятие о нравственных свойствах этого болтуна и интригана; однако же не ожидал, чтобы он мог с таким цинизмом отречься от всего прошедшего. Начал он с того, что объявил о совершенном изменении своего образа мыслей относительно нашей теперешней системы военной администрации и организации войск; затем перешел к болгарским делам и с хвастовством уверял, что ему на роду написано сделаться известным и влиятельным во всем славянском мире «от Чехии до Салоник».