Дневник. 1873–1882. Том 1

12 февраля. Суббота. Утром был во дворце, сначала для поздравления их величеств и их высочеств по случаю причащения, потом с докладом и, наконец, в совещании по делам политическим. Сверх всегдашних участников этих совещаний приглашены были министры финансов, внутренних дел и государственных имуществ и Игнатьев. Двум последним министрам, не участвовавшим в предыдущем совещании, государь давал прочесть мою записку и с каждым беседовал по вопросу, предлежавшему обсуждению.

Когда все собрались в приемной комнате, я увидел ясно, что все три министра уже предварительно стакнулись с канцлером и пели его голосом; на меня же смотрели косо, избегали со мною разговора и как будто приготовили против меня грозный союз. Однако ж ничего такого не вышло. После прочтения нескольких новых телеграмм государь сам заговорил о нашем теперешнем положении и прямо объявил, что прочитанная мною в предыдущем совещании записка вполне выражает его собственный взгляд и убеждения. После того прочитаны были записки Рейтерна и Игнатьева.

В первой из них не сказано ничего нового – всё та же песнь о финансовом и экономическом расстройстве России; в записке же Игнатьева были разобраны разные предположения о предстоящем плане действий и выказана вся несообразность того предположения, которое обозначено в записке канцлера. Князь сильно морщился и дулся, а когда Игнатьев окончил чтение, не выдержал и колко заметил, что, выслушав «инструкцию», он, однако же, не может во всем с ней согласиться. Государь заметил князю, что в записке Игнатьева нет никакой инструкции, а изложены его мысли по требованию самого же канцлера.

В новой записке князя Горчакова, весьма, впрочем, короткой, повторялась прежняя мысль о том, что в случае отказа Европы от принуждения Порты Россия должна объявить, что прекращает дальнейшие совместные действия с другими державами, предоставляет себе полную свободу действий… и распускает свою армию. Такое заключение шло совершенно вразрез со всем, что перед тем было читано и говорено, вразрез с убеждением, высказанном категорически самим государем. Но его величество не возразил канцлеру и, сказав еще несколько слов, прекратил совещание.

Таким образом, ни Валуев, ни Тимашев не имели случая произнести ни единого слова, к крайнему прискорбию их, особенно Валуева, который, выходя из кабинета государя, иронически сказал обычным своим баритоном: «Кажется, сегодня нельзя пожаловаться на мое многоречие».

Казалось, эти два продолжительных совещания не привели ни к какому положительному результату. Действительно, не было сформулировано никакого заключения. Однако ж в сущности вопрос значительно разъяснился. Государь признал и ясно заявил, что как ни желательно избегнуть войны, однако ж надобно добиваться мира не какого-нибудь, не во что бы ни стало, а мира почетного, сообразного с достоинством России. Затем в записке Игнатьева намечен и некоторый план действий для нашей дипломатии с целью достигнуть результата, который дал бы нам уважительный повод к демобилизации армии. Во всяком случае, мысль о неотлагательной демобилизации была отвергнута. Такой результат можно считать уже довольно важным. Есть надежда, что мы избегнем позорного роспуска армии перед нахальством турок.

14 февраля. Понедельник. Вчера сослуживцы и приятели генерала Баранцова, числом более ста человек, собрались к обеду у Бореля; говорено немало спичей в честь юбиляра; вспоминали старину; старики как бы помолодели на несколько часов.

Сегодня же хоронили генерала Ушакова, председателя Главного военного суда; это был также человек почтенный [хотя и не обширного ума]; его уважали за благородство характера и прямоту. Я присутствовал только при выносе гроба из дому; в Невский же монастырь на отпевание не мог ехать, чтобы поспеть в заседания Государственного совета и Особого присутствия по воинской повинности. Обедал у германского посла Швейница.

15 февраля. Вторник. После доклада моего опять было совещание, к которому сверх всегдашних участников были приглашены Игнатьев и Валуев. Государь имел целью, собственно, решить вопрос о поездке Игнатьева в Берлин и Лондон для личного разъяснения дела обоим кабинетам. Канцлер оспаривал это предположение, но остался совершенно один. Государь окончательно решил, чтобы Игнатьев выехал не позже пятницы, и приказал сегодня же известить о его прибытии наших послов в Берлине и Лондоне.

Между совещанием и заседанием Комитета министров присутствовал я еще на одном из чтений офицеров Академии Генерального штаба. Обедал у их величеств.