Дневник. 1873–1882. Том 1

17 февраля. Четверг. В совещании, происходившем сегодня после моего доклада, опять присутствовали Игнатьев и Валуев. Канцлер прочел составленный в Министерстве иностранных дел проект инструкции для Игнатьева. В этом проекте излагалась программа соглашения, которое могло бы привести к мирному исходу восточного вопроса, – программа очень умеренная, даже крайне скромная: мы удовольствуемся чрезвычайно малым, чтобы только иметь благовидный предлог для демобилизации армии. Надобно надеяться, что Игнатьев будет настолько ловок и искусен, что выторгует что-нибудь побольше, чем эта жалкая программа князя Горчакова.

Между тем приходят отовсюду известия благоприятные для достижения столь желаемой канцлером цели – la paix à tout prix. Не только Бисмарк начал опять говорить о полном содействии видам нашего кабинета, но даже злой наш враг Биконсфильд вдруг переменил тон и заговорил с графом Шуваловым о своих дружеских чувствах к России. Ключ к этой загадочной перемене заключается в том, что Берлинский кабинет неосторожно обратился к Лондонскому с предложением довольно рискованным – действовать заодно против Франции. Тайные замыслы Бисмарка обнаружились; вот для чего он нас втягивал в войну с Турцией и кокетничал с Австро-Венгрией. Однако ж Лондонский кабинет отверг предложение, и можно думать, что эта неудача заставила Бисмарка возвратиться к прежней роли – друга России, а Биконсфильда – быть осторожнее и больше прежнего оберегать Европу от войны.

Порта, со своей стороны, продолжает доискиваться благорасположения Европы заключением мира с Сербией и Черногорией, обещанием реформ и уверениями в желании своем распустить войска, содержание которых становится слишком уже не по силам ей. Мир с Сербией уже почти заключен; черногорские делегаты прибудут завтра в Константинополь. Граф Шувалов уведомляет, что идет речь о посылке турецкого чрезвычайного посольства в Петербург. Всё это факты, которые облегчают мирный исход восточного вопроса, и теперь я начинаю верить тому, что мы действительно избегнем войны, хоть и не достигнув никакого существенного обеспечения на будущее. Мы демобилизуем армию, успокоимся на некоторое время, но никто не поручится за продолжительное спокойствие на Балканском полуострове, и восточный вопрос может вспыхнуть снова, при обстоятельствах еще менее благоприятных для нас. Сама Англия уже начинает предвидеть близкий распад Турецкой империи; Биконсфильд уже заводит речь о необходимости соглашения между державами на такой случай. Есть ли тут действительная перемена во взглядах первого британского туркофила, или же это только удочка, на которую он хочет поймать русскую дипломатию?

19 февраля. Суббота. Поездка Игнатьева в Лондон встревожила и нашего посла, и английских министров. Уже прежде граф Шувалов телеграммой отклонял неудобное для него прибытие Игнатьева; теперь же сам Игнатьев перед выездом из Петербурга получил от лорда Солсбери убедительную просьбу отказаться от приезда в Лондон, потому что, по его мнению, приезд этот может более повредить делу, чем уладить его. Вследствие такого опасения решено, чтобы Игнатьев из Берлина ехал не в Лондон, а в Париж, куда выедет граф Шувалов для личных с ним объяснений. (Канцлер наш торжествует. Я встретил его, выходя после доклада из государева кабинета.)

Сегодня в приказе объявлено о сформировании штабов остальных корпусов – гренадерского и восьми армейских – в дополнение к сформированным уже в ноябре шести; также назначены и корпусные командиры. Выбор этих лиц показывает, до какой степени мы бедны хорошими боевыми генералами; между этими лицами есть такие, которые едва годны и в начальники дивизии.

20 февраля. Воскресенье. Утром был на выносе тела умершего генерала Аничкова. В свое время это был замечательно способный офицер, отличный редактор. В первые годы моего управления Военным министерством он был одним из главных моих помощников в деле предпринятых реформ: на нем лежала преимущественно редакционная работа. К сожалению, он рано сошел с поприща: последние семь лет жил в отставке, в болезненном состоянии, близком к умопомешательству. Давно уже я не виделся с ним; сегодня, взглянув на него в гробу, перенесся мыслями за пятнадцать лет назад, к эпохе кипучей деятельности нашей военной администрации, к началу всего длинного ряда преобразований, приведшего к настоящему нашему военному устройству.