Дневник (1918-1919)

С Агеевым повезло поговорить больше и подробнее, но надежды, что мы сможем что-то сделать, у него не было. Считал полезным взаимное информирование. Может, когда-нибудь знакомство наше с ними к чему-то и приведет, а теперь — ни к чему. Правда, Агеев повел нас на заседание Донского Круга, познакомил с одним из левых и выдающихся членов Президиума, с Гнилорыбовым^{461}, хотя и тот не обнаружил никакого удовольствия от нашего приезда. Мне порой казалось, что у них больше пессимизма, чем у нас, в Киеве и в Каменце. Интересно было узнать от Гнилорыбова, что из Екатеринодара приехала делегация из трех кубанцев, которые так же хотели бы переговорить с Харламовым и другими левыми деятелями о совместных делах и о возможности борьбы против реакционных устремлений единонеделимого командования. Собрались мы вместе вечером в «Военном собрании» на ужин. Было нас шестеро: Агеев, нас двое и трое кубанцев. Главой кубанской делегации был высокий, средних лет, красивый, типичный казак по фамилии Билашов, очевидно, когда-то просто Билаш. В отдельном кабинете за достаточно скромным ужином рассказали мы о наших болях и бедах в Киеве. Рассказал много интересного и Билашов, но все его интересное было очень печальное. Кубанцы со дня на день ждали разгона Покровским Кубанской рады и страшно беспокоились, что будет в том случае, если деникинцы разгонят раду и сами погибнут, когда придет катастрофа^{462}. Ненависть к деникинцам была огромная, хотя сам Билашов не был таким уж самостийником, как вот мы. Все у него зависело, как кажется, только от социального курса деникинского командования. Национальная украинская идея была ему малопонятна. Он вообще был достаточно левый, но не настолько, чтобы ждать большевиков и не столь правый, чтобы безоговорочно ждать восстановления царской России. Это был казацкий условный самостийник, который пошел бы, пожалуй, на федерацию, но видел, что теперь не с кем об этом говорить. Он, между прочим, объяснил мне то движение казаков по железной дороге; он сказал, что казаки не хотят защищать режим Деникина, а желают вернуться домой, и уже там, на Кубани, обороняться от коммунистов. Сказал также, что у них хорошие отношения с черкесами и другими народами Северного Кавказа, и что оборона Кубани будет их общим делом. Билашов тоже хотел увидеться с Харламовым и все уговаривал Агеева, чтобы тот свел их делегацию с ним. Обменявшись так информацией, мы и разошлись с тем, чтобы через день снова сойтись и уже окончательно сделать выводы из той ситуации, которая из общих сведений вырисовывалась на будущее.

Когда мы через день собрались в том же «Военном собрании», в том же кабинете и заказали ужин, Билашов сообщил нам очень важную весть. Из Екатеринодара прибыл гонец от Кубанской рады, которая сообщала, что генерал Покровский окружил верными ему доброармейскими частями раду во время ее заседания и арестовал, а позже приказал повесить на площади делегата Рады для переговоров с горскими народами Северного Кавказа — священника Калабухова^{463}.

Билашов, как оказалось, таки встречался вчера с Харламовым, но тот ничего ему ни посоветовал, ни пообещал. Так же, как и с нами, был очень вежлив, но, очевидно, не в силах что-то сделать, чтобы как-то повлиять на руководящие круги деникинцев… Билашов, таким образом, пришел к выводу, что их делегации нечего дальше сидеть в Новочеркасске, и они думают завтра возвращаться домой. Что будет — то будет, только видно, что донские казаки бессильны, так же, как и они, и что деникинская армия — это не помощь им, а только помеха. Но, видно, не было единства между казаками; в каждой армии внутри существовали различные течения, которые тянули в разные стороны, и тем оборону против чужого насильника организовать никак нельзя было…