Дневник (1918-1919)

Когда мы сидели так и беседовали, вошел в комнату тот человек, который нам подавал ужин, и что-то тихонько на ухо начал озабоченно говорить Агееву. Сказал и вышел быстренько из комнаты. Тогда Агеев обратился к кубанцам и сказал им громко, что нам здесь угрожает опасность. О нашем здесь пребывания узнали деникинские офицеры и собираются совершить над нами какое-то насилие. Пришлось расходиться или, собственно, бежать. Агеев, знавший хорошо план этого «Собрания», обдумал с казаками ситуацию, и те, вынув из карманов револьверы, медленно, вглядываясь в не очень ярко освещенный коридор, будто прилипнув животами и спинами к стенам, начали продвигаться к выходу в сторону, указанную Агеевым. В соседних залах были слышны громкие возгласы и пение, а действительно ли нам что-то угрожало, так и не было выяснено. Тихонько продвигаясь под стенами коридора, добрались мы до выходной двери и оказались на улице. Так же осторожно повернули в какие-то темные улицы и переулки и там уже, распрощавшись, разошлись, кто куда должен был идти. Мы с Саликовским медленно пошли к вокзалу с тем, чтобы в Новочеркасск больше не возвращаться. И видно было, что и на Кубань ехать нет никакого смысла. Дня через два я все-таки снова наведался в Новочеркасск, чтобы окончательно, при встрече с глазу на глаз с Агеевым, выяснить ситуацию. Мне просто хотелось убедиться в разговоре с ним без всяких свидетелей, как он смотрит на ход событий и какое предвидит дальнейшее развитие их. С Агеевым мы в тот приезд долго говорили. Он, оказалось, был учителем в какой-то здешней школе, гимназии или кадетском корпусе — уже не помню. Это был довольно культурный человек. Он писал статьи политического содержания, достаточно смелые по форме и вполне литературно составленные. Несколько из них он зачитал мне, и мне стало ясно, почему его так не любят деникинцы. В этих статьях была резкая, часто в остроумных, юмористических формах высказанная критика внутренней политики Доброармии, которая, опираясь на сборные остатки сторонников старого режима, ведет дело борьбы против красных к неудаче, а главное — ведет к гибели конструктивные силы и попытки тех народов и сословий, которые в итоге могли бы как-то защититься, если бы не было той разложившейся силы, которую представляет собой деникиниада. Но во всех статьях, кроме критики Доброармии, не было или было очень мало конструктивного, что противопоставлялось бы существующему режиму. Многие здешние консервативные элементы считали Агеева сторонником большевиков, но по моему глубокому убеждению он таким не был. Просто, он сам не был слишком образован и, главное = талантлив по части того, чтобы объединить вокруг себя оппозицию и стать ее лидером. А может, казацкое общество было политически мало развито и не консолидировано, чтобы сплотиться вокруг него. Была в Агееве поэтому какая-то покорность, отчаяние, которые, может, и проявлялись иногда в выражениях, которые враждебные люди могли принимать за симпатию к тем, кто должен прийти после «добровольцев». Оно всегда так получается: легче ругать тех, кто теперь тебя гнетет и раздражает своей неспособностью вести дело. Тогда уменьшается напряжение, направленное на того, кто эту неспособность, эту безнадежность правителей должен использовать. Позже я слышал, что Агеев, действительно, так огорчен был Доброармией, что не бежал с Дона, а так там и остался.

Поздно вечером пошел я на вокзал, чтобы ехать в Ростов. Взял билет и ждал поезда. В это время пришел из Ростова специальный поезд, который привез Врангеля^{464}, как мне довелось услышать на вокзале от людей. С каким-то странным чувством смотрел я издали на группу военных, между которыми был и Врангель, как они шли с вокзала к автомобилям. Было как-то тоскливо на душе, чувствовалось, что все вокруг рушится, и с какой-то неизбежностью приближается гибель всего того, что в нормальных европейских условиях развития народов могло бы противопоставиться и тому, что здесь вот в лице Врангеля строит из себя барина, и тому крайнему, тоже грубому и некультурному, что должно заменить этих глупых и злых правителей. Все время вспоминалось лицо Билашова и его товарищей, которые с отчаянием каким-то и злостью поехали домой, разочаровавшись, по всей видимости, и в Харламовых, и в Агеевых. А разве у них лучше?..

На следующий день ходили мы с Александром Фомичом к его давнему приятелю, кажется, Ґорфману, представителю какой-то группы культурных местных еврейских коммерческих кругов. В богато обставленной конторе, где никакой работы, учитывая настроения общества, не проводилось, посидели мы с Александром Фомичом, разговаривая о давнем прошлом, когда Саликовский был здесь редактором, и о том, что теперь делается, к чему разумно и пессимистично присматривались еврейские «буржуи». Хотя они теперь и «не у дел», но, конечно, они лучше всего информированы. Ґорфман сказал, что катастрофа приближается невероятно быстро. Советовал нам скорее уезжать, потому что поражения деникинцев надо ожидать просто со дня на день.