Дневник (1918-1919)

Осенью 1920 года, когда фронт наш, проходивший на юг от Львова до самой румынской границы, какое-то время стоял на одном месте, и ничего еще не предвещало нам того печального конца, который показала уже поздняя осень, в штаб нашего командования приехал из Крыма от Врангеля полк. Нога, с легитимациями, подписанными, как положено, командованием армии Врангеля. Я не помню уже, кто там подписался, от какого именно лица или по инициативе какого лица он к нам приехал, но факт тот, что его приняли как официального представителя, который, как мы на польский манер тогда говорили, «уме сен вылегитимоваць»[91]. Приехал он к нам для того, чтобы по инициативе со стороны «командования Вооруженных Сил Юга России» устранить те враждебные тенденции, которые установились между двумя армиями после недоброй памяти осени 1919 года, когда беломосковские войска так позорно выбросили нас из Киева, разобщив нас с галичанами и, в конце концов, сами уже шатаясь, загнали нас в треугольник смерти под Любаром^{478}.

Долго этот полковник обивал пороги и в штабе командарма, и в штабе Главного Атамана в Хриплине, пока, то ли обстоятельства потребовали, то ли, может, все-таки сам он чем-то так повлиял, наше правительство не решило послать в Крым, как ответ на их учтивость, свою делегацию.

Правительство наше, в первую очередь военное, очень хотело достичь наконец какого-то взаимопонимания с Врангелем, потому что, во-первых, этого требовала стратегия, когда идет война против общего врага — красной Москвы, а во-вторых, потому что уже слишком много приходило «прелестных» писем и слухов о симпатии окружения Врангеля к украинцам, об «украинизации» армии и о наших людях на высоких должностях там. Немало, видимо, в этом направлении сделал и сам полк. Нога, чтобы и в словах, и в делах нашего военного командования стали слышаться благорасположенные к соглашению намеки.

Наше гражданское правительство, давая согласие военным на командирование в Крым делегации, потребовало, чтобы в состав ее было включено лицо, которое хоть немного ориентировалось бы в общественно-политических делах, и которое как-нибудь по возможности привезло из Крыма более определенные сведения о том, что там делается. Выбор пал на меня. Премьер Прокопович сообщил мне об этом, и я из Тарнова, не мешкая долго, приехал в Хриплин, где был тогда штаб Главного Атамана.

Такой выбор был обусловлен, наверное, моим участием в свое время в переговорах Киевского городского самоуправления с руководителями двух вооруженных сил, вошедших в Киев осенью 1920 года[92], в одну и ту же ночь с двух сторон: с запада — надднепрянско-галицких, то есть принадлежащих Директории УНР, а с юго-востока — принадлежащих армии ген. Деникина, так наз. «Командованию Вооруженных сил Юга России». Как участник этих переговоров и как очевидец всего, что произошло в течение тех памятных одних суток, что имело такое решающее значение для всего дальнейшего развития исторических событий, должен был я, по мнению киевской организованной общественности, совершить поездку к нашему правительству в Каменце-Подольском и вернуться обратно в Киев с информацией о планах правительства в связи с киевской трагедией. Эту поездку я совершил в первые дни оккупации Киева Доброармией. Вернулся назад я через каких-то, может, две недели, во всяком случае так быстро, что за это время передовые силы Доброармии продвинулись только до Попельни.

Одной из главных директив для нас, киевлян, было как-то связаться с руководящими кругами Донского и Кубанского войск и попытаться повлиять на их смиренное, по мнению Директории, отношение к всероссийской реакции, которая грядет с Доброармией и несет гибель сначала украинским революционным завоеваниям, а позже принесет ее и Дону, и Кубани.

В утвержденную постановлением Киевского общественного комитета поездку на Дон и Кубань отправился я по моем возвращении из Каменца-Подольского через какие-то две-три недели. Эту поездку совершил я вместе с А.Фомичом Саликовским, который долгое время перед революцией жил в Ростове-на-Дону, редактируя прогрессивную тамошнюю газету «Приазовский Край».