Дневник (1918-1919)

От Горянского мы узнали о настроениях украинской общественности в Крыму, о его страхах и надеждах, как и о том, кто из видных лиц какой ориентации придерживается, что нам, конечно, пригодилось в подготовке к Севастополю. От него же получили мы совет, если у нас хватит времени, посетить место вечного упокоения Степана Руданского^{484}. Успел я и Полторацкую посетить, чем большую ей радость доставил, уже, может, и последнюю… Тяжелое впечатление осталось у меня от этой встречи.

Молодая красивая девушка, красная от лихорадки и нервного возбуждения от неожиданных гостей и вестей, уже не поднималась с постели, даже голову поднять выше не имела сил. Подушка запятнана кровью, такой же окровавленный в руках платок, и радостное-радостное лицо с сияющими глазами и благодарной улыбкой на устах. С теми впечатлениями от живой еще пошел я на кладбище, к нашему славному Усопшему. Там были и остальные наши с Горянским. Сидели молча, то выражали зависть покойному, который среди такой красоты на высоком холме, с широким горизонтом моря, под кипарисами, нашел себе вечный покой. С кладбища пошли к Горянскому, чтобы пораньше лечь и раньше на другой день встать и не опоздать на маленький катер, который должен был нас забрать в Севастополь.

Погода выдалась ветреная, суденышко держалось берега, и не столько его бросало на волнах, как неприятно как-то подергивало. Болезни от такого подергивание, кажется, не бывает, но неприятно было, и даже весьма. Я все время стоял на правом борту и узнавал или пытался узнать те места, которые я юношей еще пешком проходил, путешествуя из Севастополя в Гурзуф и обратно. От Балаклавы места были мне не знакомы, да и не интересны. Эта часть Крыма не гористая, хотя достаточно, правда, высокое плато. Только когда мы въезжали в Севастопольскую бухту, снова пробудился мой интерес, потому что справа — старый Херсонес, местами раскопанный, где из земли видны какие-то остатки руин, а прямо и слева, то далеко, то близко от берега с обрывами или песчаными холмами, везде, куда ни глянь — буи и фонари на них, что ночью показывают судам путь.

Полк. Нога, как было видно, по телефону связывался с Севастополем, но нам об этом ничего не говорил, и мы, конечно, его об этом не спрашивали. Когда катер причалил, и все пассажиры вышли на берег, вышли и мы. И тут-то и выяснилось, что не все идет так, как надеялся полк. Нога. Он уже тем был обеспокоен, что никто не вышел нас встречать. Куда-то бегал часто, наверное, к телефону, а в конце концов попросил нас не беспокоиться и подождать немного, потому что ему нужно поговорить по поводу нашего размещения. В конце появился он и на трех извозчиках повез нас в гостиницу, где разместил старших — нас троих, — показывая какие-то бумаги, а двоих хорунжих — повел в помещение, реквизированное у какого-то врача. После этого снова пришел к нам и, издалека очень начиная, объяснил нам много такого, о чем мы и не догадывались.

Оказалось, что во время его отсутствия произошли важные изменения в констелляции политических влияний в окружении Врангеля. Оказалось, что его поездка к нам состоялась под влиянием ген. Слащева^{485}. Это его оценка политического и стратегического положения «Командования Вооруженных сил Юга России» послужила причиной поездки полк. Ноги в нашу армию. Кажется, что среди тех сил, которые составляли окружение Слащева, Нога играл не последнюю роль. Теперь же, как оказалось, Слащев уже не только «не у дел», а даже и «в опале». Видно было, что от всего этого было полк. Ноге очень неприятно, и мы чувствовали себя неловко. Оценив ситуацию простым способом, а именно — что полк. Ноге более неприятно чем нам, я стал успокаивать его, что, мол-де, как-то будет, и что, очевидно, такие времена и такие обстоятельства теперь, что люди делают часто такое, что через минуту раскаиваются. Это и Ногу перенастроило на оптимистический лад, и мы уже вместе, как одна сторона, начали думать, что и как дальше будет. Нога был уверен, что его поездка не была таким уже необдуманным шагом со стороны правящих сфер, и что если Слащев и не «у дел», то дело от этого не может намного измениться. На том и решено было не волноваться нам всем, а терпеливо ждать, что будет дальше. Отдохнули мы, а затем, взяв наших хорунжих, походили немного по городу, посидели на лавочках в каком-то убогом сквере или парке, а позже, поужинав, разошлись по своим жилищам с тем, «что было — то видели, а что будет — увидим».