Дневник (1918-1919)

От них узнал много я различных сведений о бывших товарищах по гимназии, с которыми после получения среднего образования никогда больше не встречался. Так же и об учителях, из которых некоторые пользовались в свое время нашими ученическими симпатиями. Интересной и неожиданной новостью было для меня то, что довольно близкий мой товарищ, Иван Богонкевич, родом из Ромен, сын не очень обеспеченной помещицы, которая жила в Киеве и содержала студенческую квартиру со столованием своих жильцов и посторонних, их знакомых. Квартира Богонкевича была во времена революции 1905 года штаб-квартирой украинских соц-демократов, потому что у нее снимали комнаты студенты Михура, Ремига, а часто бывали там и Б. Матюшенко, Порш и другие. И вот, Иван Богонкевич во времена деникинской оккупации Полтавщины вступил в полицию и был в Роменском уезде полицейским приставом… Мои бывшие товарищи охотно виделись со мной, и все они расспрашивали меня о возможности получить украинский паспорт, чтобы выехать из Крыма за границу. Особенно подробно расспрашивал о таких возможностях Козачевский, которому, в конце концов, таки удалось уехать, я встречал его как-то в Париже, когда был там в 1926-1928 гг. Так же неожиданностью были для меня визиты моего давнего приятеля, еще с детства, Саши Волошина^{492}, сына известного украинского общественного деятеля, Александра Федоровича, который работал в Ананьевском земстве и был широко известен как музыкальный этнограф, составитель нескольких сборников песен, известный нам под фамилией Александра Федоровича. В конце девяностых годов его семья переехала в Одессу, где он, кажется, был как-то связан с издательством и типографией Фесенко, а еще позднее переехал он в Киев, где я часто с его детьми встречался, даже во время революции 1917 года. Сашу они маленьким еще отдали на воспитание сестре его матери Ольги Федоровны, урожденной Охрименко, — Малании Федоровне Охрименко, которая учительствовала в Ананьеве. Старая дева, она выпросила у Волошиных ребенка и воспитывала как сына. Безразличная к национальному вопросу, она и его так воспитала. С ним я позже встречался иногда в разных городах Украины или только слышал кое-что о нем. Он избрал себе карьеру артиста русского театра. Был достаточно популярным конферансье, декламатором и взял, кроме своей родовой фамилии Волошин, еще и «уличное» прозвище Негритос, очевидно, данное ему кем-то из приятелей за его действительно негритосские, или скорее просто негритянские черты лица.

И вот, как-то дней через несколько нашего пребывания в Севастополе, когда жизнь наша вошла уже в колею, и мы вместе, после завтрака или обеда, ходили на прогулку в какой-нибудь небольшой сад, подошел ко мне Саша Волошин. После обычных расспросов о незначительных вещах, спросил он меня, не согласился ли бы я посетить известного русского писателя Аркадия Аверченко^{493}, который живет здесь, болезнью привязан к кровати, и который хотел бы со мной познакомиться и о некоторых вещах меня расспросить. Я согласился и сразу же условился о месте встречи с Сашей, чтобы вместе побывать у Аверченко. Знакомство с Аверченко осталось у меня в памяти до сих пор как одно из интригующих событий.

В комнате на кровати лежал человек с лицом какого-то странного антропологического строения. То ли от болезни, то ли от расовой своей конституции имел он какие-то одутловатые губы, которые часто встречаются у евреев, чем они обязаны древней примеси африканской крови. Цвет волос не был у него такой черный, как у А.Волошина, но этой чертой он тоже имел бы право называться «негритосом». Поздоровавшись и сев у кровати, я сразу же спросил, чем именно вызвано его желание увидеться со мной, чем именно я могу служить ему.