Дневник 1939-1945

Англичане все еще рядом с Брюгге и Гентом. Освобождение Арраса - это предсмертные судороги иди начало какого-нибудь контрудара, это там Жиро. Говорят, что он пропадал где-то два дня.

Вчера очень многие унесли ноги из Парижа. Приличные рестораны пустовали вечером, на Елисейских полях почти никого. Эвакуация в Нормандии.

Долго беседовал с Сюзанной Сока, которая просто вне себя от безразличия французов к "беде". Объясняю ей. что последние гражданские чувства французов были удушены радикалами и масонами 6 и 8 февраля 1934 г., когда они примазались к выступлениям правых и левых. Затем в Народном фронте все вконец прогнило, коммунисты и радикалы выступали против социалистов, которые с их неизменной мягкотелостью были, конечно, неспособны ответить тем и другим и возобладать над ними.

Как-то Жюльен Кэн, чтобы оправдать Народный фронт, шепнул мне: "Блюм спас буржуазию". На что я ответил: "Мне плевать на буржуазию". А следовало бы закричать: "Я не ждал от вас такой низости".

Французы оправдывают сегодняшнюю отстраненность былыми политическими обидами. Левые и правые экстремисты (каковых так мало в хорошем смысле этого слова) находят утешение при виде унижения и распада старой плуто-демократической машины, бесстыдства радикалов, Альянса и социалистов. В сущности, всплывает дихотомия, на которую указывал еще Моррас: страна реальная низвергает страну легальную, со всей ее болтовней, ложью, беспомощностью. Но эта реальная страна тоже двойственна: с одной стороны, рабочие, с другой - буржуа. Что же до крестьян, то они грудью лягут за радикалов и правых парламентариев - все это кровно с ними связано, от этого они меньше всего страдают.

Возможно, для Франции война почти что закончилась; в сущности, Франция - нейтральное государство, отметенное прочь, как и другие нейтральные государства. Настоящая война идет между Германией и дяглией. Предположим, что Франция уничтожена, продолжит ли Англия войну в союзе с Америкой?

Повсюду в воздухе такая истома сегодня утром. Как мне хотелось бы знать, как шли бои, как они идут.

Много говорили с Белу на предмет того, что мне делать в случае беды - оставаться или уезжать. Но уезжать куда? В изгнание? Писатель в изгнании, какой ужас. Скорее уж концентрационный лагерь. Да и как можно быть в изгнании в какой-нибудь демократической стране, в Америке, например, даже если предположить, что я туда поеду, что мне там сказать?

Я парижанин, я должен разделить судьбу Парижа, судьбу парижских мостовых.

В концентрационном лагере я буду вынашивать в себе Европу, ничего не поделаешь, коли за нее у меня болит и душа, и тело.

Нет, никакого изгнания, никаких евреев и либералов. Лучше остаться здесь, где будут солдаты - пленные или мертвые.

Я опасаюсь только того, что немцы захотят оказать на меня давление, использовать меня и при этом унизить до невозможности, но могут ли они унизить меня больше, чем я унижен сейчас, будучи французом. Не должен ли я стать посредником, принять участие в неизбежных европейских метаморфозах, которыми так грезил.

- Говорят, что у нас мало потерь,1 это значит, что мы быстро отступаем.

- Во Франции есть что спасать, за что заступить-Ся - людская стихия, провинциальная. Если Гитлер не Утратил чувство органичности Европы, он не тронет эти стихии, по крайней мере, нордические.

1 На самом деле число жертв за шесть недель военных действий достигло 92 ООО.

- Если я оставлю Париж, то лишь для того, чтобы избежать бомбардировок. Но тогда меня задержат во Франции, так что можно спокойно оставаться в Пари, же. Уехать в Испанию? Какая тоска.

- На будущее зарекаюсь от встреч с людьми света, писателями, евреями, полуевреями, либералами, умеренными - оставить Париж - жить поближе к лесу. Покончить с одиночеством, все время жить с женщиной и с ее детьми. Но слишком поздно думать о будущем. Слишком поздно быть поэтом.

Отныне ни в себе, ни в других не принимать во внимание никакой индивидуальности. Внимать лишь деревьям, растениям, женщинам, животным, богам и, возможно, Европе.

Умиротворенно готовиться к смерти, живя жизнью ветров и соков, стихов и камней. Никаких речей, статей, объяснений. Совершенно сырая мысль-страсть. Поздно, очень поздно, несомненно, слишком поздно.

А мне столько надо сказать, столько признать. Я еще" ничего не сказал, ничего не сделал. Но если мне суждено вскоре умереть, это к лучшему, ибо быстрая смерть разнесет в клочья все, что я еще не сказал. Но даже смерть приходит поздно, очень поздно. Выйти во время бомбардировки на берег Сены, умереть на прекрасных набережных, под прекрасными деревьями, которыми я так восхищался.

- Думаю о людях, письмо которых обожаю - о Бернаносе, Селине, Жионо, Жуандо - в них правда. Думаю немного о Мальро, больше не думаю о Монтер-лане. Есть еще бедняга Элюар, да еще парочка, которых уже не помню.

На этой тетради, которая столь недолговечна, которая так близка к огню, проступает правда. И когда я пишу эти строки, вдали слышится пушечная канонада. Есть ли в ней правда?

Англия под чудовищным давлением изобретает посмертный социализм.