Дневник, 2005 год [январь-сентябрь]

7 августа, воскресенье. Проснулся, что со мною давно уже не бывало, не с мыслями о романе, а с мыслями, как там, на дне океана. Утром в воскресенье по телевидению все развлекаются, поют и танцуют. Но тут вышла из своей комнаты B.C., которая всегда утром досыпает, и объявила: "Я смотрю уже с семи часов. Вытащили". У меня на сердце отлегло.

Потом через час опять показали какие-то интервью, где почти ничего об участии американцев, англичан и японцев в процессе высвобождения. Показали молодую женщину, жену 25-летнего командира батискафа, когда она стала рассказывать, со слов мужа, как плохо они были подготовлены к этому походу, ее сразу же обрезали. Кажется, этот батискаф какое-то новое секретное наше достижение, или мы рассекретили гидроакустическую сеть возле Петропавловска? Но, Боже мой, стало ясно, если бы во время "Курска" чуть поторопились, чуть поубавили русского бюрократического сытого чванства, экипаж могли бы спасти. Тайну берегли, за тайну заплатили людьми.

Еще с вечера начал читать, а когда вернулся с вокзала, закончил одну из повестей "Дебюта" 2004 года. Открыл сборник, там мой Андрей Коротеев, его дипломная работа "Пришлые люди", но начал читать повесть Адрианы Самаркандовой "Гепард и львенок", прельстившись заявлением Ольги Славниковой, что это как бы набоковская "Лолита", написанная от лица четырнадцатилетней героини. Действительно, юная нимфетка соблазняет тридцатидевятилетнего мужчину. Здесь же, в статье, сказано, что главное в повествовании — искренность и что из него изъяты наиболее откровенные сцены. Я уж не знаю, что здесь еще было, поскольку и оставшегося предостаточно: герой-любовник и в хвост, и в гриву (терминология автора) использует свои возможности — здесь и минет, и в "попочку", и во время менструации, и двух сестричек сразу. До уровня неизбывной физиологии расширяется знание читателя о предмете. Но если говорить о главном, то не технология соблазнения и соития тут главное, а образ супер-мужчины — спортсмена (йога, пловца) и… научного работника. Это открытие, тип в жизни существует давно, здесь же выписан с блеском. Но как хочется посмотреть на автора, писать в подобном стиле — не русский менталитет. Денежкина пишет иначе.

8 августа, понедельник. Не успел приехать в институт, состоялся разговор с писателем Ковалевым, который меня ждал. Он начал с того, что вот провинился его сын Дима — ну, действительно, мы даже, кажется, его исключали, отзывы нехороши, лоботряс, — а теперь дочь на дневное не добрала баллов. Может ли она сдавать с заочниками? Этого по закону сделать нельзя, но я разозлился, и кое-что высказал бывшему выпускнику. Мысль такая: зачем вы портите жизнь своим детям? Зачем вы толкаете их, еще не обретших своего призвания в Литинститут? Только потому, что знаете: сюда можно поступить без взятки! А потом получаются кислые дипломы, протухшие писатели, разочарованные люди. Зачем вы жмете и ищите знакомства, чтобы занять места, которые в будущем не принесут вашим детям ничего, кроме тягот?

Днем в институте был Вл. П., мы сели с ним и СП., еще раз вспомнили текст письма в интернете, разобрали ситуацию, образовавшуюся после моей защиты. И все внезапно стало ясно. Авторы, укрывшиеся за псевдонимом Мария Крапивина — это, конечно, один профессор Педа, который насмерть враждовал с моим научным руководителем, и какой-нибудь тихий, скромный и милый преподаватель нашего института. Это он, как говорил Маяковский, я узнаю его. Нет ни возмущения, ни стремления мстить, холодное равнодушное отстранение. Особенность русского характера, так точно подмеченная Достоевским у отдельных особей, — стремление к немотивированной подлости, просто удержаться не может. Хорошо, что все закончилось. Конечно, это не Ю.И., двойное упоминание в материале его фамилии специально привлекает внимание, чтобы, породить подозрение ("Где лучше всего спрятать лист? — спрашивал честертоновский аббат-детектив и отвечал: — В лесу".), пустив тем самым исследователя по ложному следу. Но ведь мы, русские диалектики, мы подлость, как запах собственной конюшни, чуем издалека, даже под землей. Но почему тогда нет злости? Почему нет ненависти? Есть только презрение к трусам и завистникам и к безголовым бюрократам. Разобрали также вызов И. Г. к Л-у утром того дня. Ничего плохого, наверное, не было сказано, она меня как писателя знает и ценит, но писатель залез в то, на что она с мужем потратила всю жизнь. Здесь не надо никого винить, и можно было ничего не говорить. Я принимаю как вполне естественную реакцию даже чуть ироничную улыбку, даже незаметное недоуменное пожатие плечами. Но с этим со всем, с анализом и своей гнусной подозрительностью я покончил. Меня больше это не интересует. Лед прошел, а дом на берегу и береза так и остались на своем месте.