Читаем Дневник.2007. Первая половина полностью

29 марта, четверг. В двенадцать часов довольно неожиданно попал к Петру Алексеевичу: позвонил Ирине, чтобы узнать, как дела, а нарвался на приглашение: «Сейчас придут Турков с Ваншенкиным, приходи обедать». Все было довольно скромно и не известно, по какому поводу, но очень изысканно: какой-то легкий, по словам Иры, «французский» суп и замечательная селедка с вареной картошкой, бутылка ледяной, как любит Ваншенкин, водки, но выпили в лучшем случае по рюмке. И опять, как и обычно у П.А., я попал в атмосферу невероятного интеллектуального праздника. Говорили об истории и о литературе, а о чем еще мы могли говорить? Здесь и война, и страшнее 30-е годы, и Пастернак, и Марков, и Сурков, и Маяковский. Петр Алексеевич рассказывал о войне и немного о Сталине, с которым виделся и даже разговаривал; о том, как ездил в Париж, чтобы посмотреть на предмет публикации переписку Эльзы Триоле и Лили Брик. Когда он увидел, что Лиля писала сестре о Маяковском, отказался и читать дальше, и от плана издания. Не так хорош наш рослый красавец оказался, по словам Брик, в постели. Видимо, Лиля был дамой довольно мерзкой, но какая власть над мужчинами!

К пяти поехал в больницу. Ира меня выручила, дала с собой для В.С. баночку супа и одну котлетку из мяса индейки. Опять час на метро туда, час обратно. Внимательно читаю книжку Андрея Михайловича о Блоке. Это практически книга цитат: в основном, сам Блок. То, что я мечтал сделать в своей теоретической книге о мастерстве писателя, но не смог до конца. Я ведь Блока очень плохо знаю, и здесь двойной интерес: и поэт со стихами, и личность. И эта личность для меня и моего поколения трудно постижима. В нас нет ни того благородства, ни того свободного полета мысли, ни той высокой думы о народе. Все живем низко.

Поднялся на седьмой этаж в диализный центр и в холле минут двадцать ждал, когда В.С. высвободят из цепких лап аппарата. Это было время пересменки, уезжали больные одной смены и приходили к освобождающимся аппаратам другие. Такое большое количество жестоко страдающих людей меня поразило. Стало безумно жаль их, прикованных к чуть ли не ежедневной мысли о мучительстве, без которого нет спасения.. Поговорил немного с двумя врачами В.С. – Вяч. Юрьевичем Шило, которого знаю давно, и Вяч. Григоревичем Безруком. Этого я тоже хорошо представляю по рассказам В.С. Оба здоровые, сильные, уверенные в себе и своей профессии.

Валю вроде собираются выписывать, по крайней мере, сегодня ровно месяц, как она в больнице. По этому поводу у нас случилась маленькая размолвка. Потом все потихонечку образовалось, я довольно долго у нее побыл, походил с ней по коридору. Моменты удивительной интеллектуальной ясности соседствуют у нее с бытовой словесной неразберихой. Она очень раздражена свой соседкой Диной Ивановной, которая, на ее взгляд, сдает: кричит по ночам, зовет нянечку. Но разве нянечек ночью дозовешься! Я долго объяснял В.С., что, когда пришел к ней в палату четвертого марта, она была значительно хуже, чем Дина Ивановна, которая, правда, и тогда не вставала, но помогла мне тем, что всегда держала в сознании, где и что лежит, к кому из сестер сходить и у кого что попросить. Она говорила мне, как соседка, то есть В.С., спала ночью, и, самое главное, оценивала: лучше сегодня ее состояние или нет. И поскольку больница стала В.С. раздражать, это значит, что она выздоровела.

Сергея Миронова, спикера Совета федерации, вновь избрали от Ленинграда в сенат, а там дружным электронным голосованием снова сделали своим председателем. Он сразу же предложил поправку в конституцию о возможности избрания президента на третий срок и не на четыре года, а на семь лет. Перспектива веселая – по 21 году у нас в России и монархи-то не все правили. Полагаю, что не только верноподданническое чувство руководило здесь Сергеем Михайловичем. Новый президент – наверняка новые, более удобные для власти, назначения. А вдруг президент окажется не из Ленинграда, а из Твери, Владивостока или Перми, как изменится и власть и московское представительство этих землячеств.

30 марта, пятница. Еще позавчера позвонил Олег Борушко: не поассистирую ли я ему в пятницу во время беседы по московскому радио. Это поразительно, как Олег умеет координировать свои интересы, он всех знает, со всеми связан, все ему готовы помогать. Пришлось вставать очень рано, передача начиналась полдесятого. Я согласился на это потому, что ехать надо до Новокузнецкой, а там мимо радиокомитета идти по Татарской улице. Район моей молодости. Сразу вспомнил Визбора, Петрушевскую, Саркисяна, Юру Копылова, как он ждал меня у бюро пропусков, Ирану Казакову, покойного Хессина и Семена Беркина, так прозорливо определившего, что я буду писать. А еще был Саша Путко и Таня Винокурова.

Перейти на страницу:

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Николай II
Николай II

«Я начал читать… Это был шок: вся чудовищная ночь 17 июля, расстрел, двухдневная возня с трупами были обстоятельно и бесстрастно изложены… Апокалипсис, записанный очевидцем! Документ не был подписан, но одна из машинописных копий была выправлена от руки. И в конце документа (также от руки) был приписан страшный адрес – место могилы, где после расстрела были тайно захоронены трупы Царской Семьи…»Уникальное художественно-историческое исследование жизни последнего русского царя основано на редких, ранее не публиковавшихся архивных документах. В книгу вошли отрывки из дневников Николая и членов его семьи, переписка царя и царицы, доклады министров и военачальников, дипломатическая почта и донесения разведки. Последние месяцы жизни царской семьи и обстоятельства ее гибели расписаны по дням, а ночь убийства – почти поминутно. Досконально прослежены судьбы участников трагедии: родственников царя, его свиты, тех, кто отдал приказ об убийстве, и непосредственных исполнителей.

А Ф Кони , Марк Ферро , Сергей Львович Фирсов , Эдвард Радзинский , Эдвард Станиславович Радзинский , Элизабет Хереш

Биографии и Мемуары / Публицистика / История / Проза / Историческая проза
Актерская книга
Актерская книга

"Для чего наш брат актер пишет мемуарные книги?" — задается вопросом Михаил Козаков и отвечает себе и другим так, как он понимает и чувствует: "Если что-либо пережитое не сыграно, не поставлено, не охвачено хотя бы на страницах дневника, оно как бы и не существовало вовсе. А так как актер профессия зависимая, зависящая от пьесы, сценария, денег на фильм или спектакль, то некоторым из нас ничего не остается, как писать: кто, что и как умеет. Доиграть несыгранное, поставить ненаписанное, пропеть, прохрипеть, проорать, прошептать, продумать, переболеть, освободиться от боли". Козаков написал книгу-воспоминание, книгу-размышление, книгу-исповедь. Автор порою очень резок в своих суждениях, порою ядовито саркастичен, порою щемяще беззащитен, порою весьма спорен. Но всегда безоговорочно искренен.

Михаил Михайлович Козаков

Биографии и Мемуары / Документальное