Третий вопрос – это пожары. В повестке дня он формулировался так: «укрепление пожарной безопасности федеральных государственных архивов». В технику лезть не стану. Естественно, Минэкономразвития денег на противопожарную охрану отпускает мало, мы всегда схватываемся лишь тогда, когда бывает поздно. Будто в 1982 году не горел знаменитый архив Костромской области. Справка, представленная архивами, тоже не молчит. «В последние годы в странах СНГ имели место факты гибели архивов в результате пожаров. В апреле 2003 огонь уничтожил и повредил более 100 тыс. дел Каменец-Подольского городского архива (Украина). Ранее почти полностью погиб Государственный архив Абхазии». Хотя формально государства вроде бы и чужие, я считаю, что сгорело мое собственное добро.
На обратном пути заехал на два часа на работу – посмотреть, как идут кафедральные дела. Встретился с посланцем из Гатчины, привезшим мне очень занятные фотографии.
Весь день в метро и в паузах читаю Кюстина, очень здорово, делаю пометки, а потом примусь и за выписки.
Поехал утром на Чистые пруды в машине с Витей. Он потом довезет меня до института, там проведу семинар, а потом уже своим ходом в больницу к В.С. К четырем еще обещала заскочить на пять минут Зарифа Салахова. У нее юбилей, она на два дня приехала в Москву, я подарю ей мои дневники с ее портретом. Но утром, решил все же позвонить Инне Люциановне, проработавшей с Розовым всю жизнь. Она меня и огорошила: умер М.А. Ульянов. Вот уж, действительно, потеря невосполнимая. Пока он был жив, мы иногда чуть-чуть о нем злословили, а вот теперь его нет, и в пространстве искусства образовалась черная дыра. По «Маяку» в машине все время вспоминали о покойном. Хорошо и точно говорил Швыдкой, потом Вера Максимова, не забыв упомянуть, что в ее последней книге два очерка про Ульянова. Потом уже в институте, в библиотеке, мне сказали, что умер еще Геннадий Бортников. Наступил отлив, океанское дно обнажается. А ведь это один из кумиров. Тут же по «Маяку» сказали, что горит кафе «Пушкин» на Тверском, пришлось поменять маршрут и ехать не бульварами, а Садовым. Писатель всегда думает ассоциациями, невольно вспомнил и холеного Эрнста, который ходит в совладельцах этих мест, и обещание денег институту, пока прокладывали газовую трубу в кафе. Интересно, поступили они в нашу кассу или где-то по пути растворились? В институте у нас сейчас все тайна. Вспомнились и многообещающие разговоры с Эрнстом в Париже об «Имитаторе», что, естественно, ухнуло в пустоту. Он забыл, я нет. Пусть теперь мой дневник охраняет мои интересы.
Народа было немного, но эта одна из самых душевных церемоний подобного рода. Было человек сто, из литературы только Поляков, Тарасов, я и, кажется, почти все. Хороший памятник: в полный рост три бронзовые фигуры, укрепленные прямо на дворовой брусчатке. Архитектор Иван Саутов сказал, что фигуры всегда можно переставить, развернуть и композиция заговорит по-другому. Отчетливо, серьезно, хотя, может быть, и чуть грустно, говорил Олег Табаков. Печаль, идущая от возраста, придала его выступлению и силу и некий трагизм. Среди прочего – опускаю слова, которые должны были быть сказаны и были сказаны о формировании поколения, его вкусов, его морали – Табаков сказал, что не следует забывать: именно эти люди долго кормили актерский цех. Сдернули белые занавесы, появились цветы…
Так было приятно, что повидался с хорошими и любимыми мною людьми. Сначала встретился с Женей Мироновым, который, как всегда, проявил сердечность и редкую доступность. Вспомнили с ним коллегию Минкульта, от которой его уже освободили, он чуть жаловался, что Театр наций, который ему дали, не хотят ремонтировать. Потом поговорил с Володей Андреевым, который все же прочел «Марбург» и много мне о нем сказал хорошего. Потом Олег, когда церемония заканчивалась, крикнул мне своим мгновенно отличимым от любого другого голосом: «Серега, не уходи, пока мы не выпьем». Хорошо о Союзе писателей и обо всем прочем поговорили с Поляковым, с которым вместе и рядом так все время и простояли. Чаще надо общаться с благородными и умными людьми.