Дневник

И он швырнул сережку в сторону верстака. Она приземлилась – золото и фальшивые рубины брызнули кровью и красными искрами.

Навинчивающееся колесико было по-прежнему на штырьке. Сережка была такой старой, что золотое колесико позеленело. Приятель рванул ее так поспешно, что вырвал клок светлых волос. На кончике каждого волоса белела мягкая луковичка.

Прижав руку к уху, с кровью, струящейся между пальцев, блондин улыбнулся. Коругатор свел его бледные брови вместе, и он сказал:

– Прости, Питюль. Кажись, ты и вправду везунчик.

И Питер поднял картину – завершенную, в раме.

Внизу – подпись Мисти.

Подпись твоей будущей жены. Ее буржуазной душонки.

Твоей будущей жены, уже протянувшей руку за кровавым пятном красных искр.

– Да, – сказал Питер, – ебаный я везунчик.

И, по-прежнему глядя на них, прижав руку к уху, с кровью, струящейся вниз по руке и каплющей с острого локтя, приятель Питера отступил на два шага. Свободной рукой нащупал дверную ручку. Кивнул на серьгу и сказал:

– На память. Свадебный подарок.

И был таков.

9 июля

Когда сегодня вечером Мисти укладывает твою дочь в кроватку, Табби говорит:

– У нас с Бабусей Уилмот есть секрет.

Просто для протокола: Бабуся Уилмот знает про всех, какой у кого секрет.

Грейс отсиживает церковную службу и пихает Мисти в бок локтем, говоря, что вот это окно-розетка – посмертный дар Бёртонов их бедной, опечаленной невестке и снохе… что ж, правда такова, что Констанс Бёртон завязала с живописью и спилась до смерти.

Целых два века стыда и страданий Уэйтенси, а твоя мать помнит каждую подробность. Чугунные скамьи на Торговой улице, отлитые в Англии, они установлены в честь Моры Кинкейд, что утонула, пытаясь доплыть две мили до материка. Итальянский фонтан на Пасторской улице – он в память о муже Моры.

Которого убили, по словам Питера.

По твоим словам.

Все деревня Уэйтенси – их братская кома.

Для протокола: мамочка Уилмот шлет свою любовь.

Не то чтобы она горела желанием тебя навестить.

Закутавшись в одеяло, Табби поворачивает голову, чтоб взглянуть за окошко, и говорит:

– Может, нам устроить пикник?

Нам это не по средствам, но в ту секунду, когда ты умрешь, мамочка Уилмот вынет затычку из питьевого фонтанчика из латуни и бронзы – голой Венеры, скачущей в дамском седле в виде раковины моллюска.

Табби принесла свою подушку, когда Мисти заставила Уилмотов переехать в гостиницу «Уэйтенси». Все они что-нибудь да притащили. Твоя жена захватила твою подушку – она пахнет тобой.

Мисти сидит на краю кровати в Таббиной комнате, расчесывая волосы твоей дочери пальцами. У Табби – длинные черные космы, как у отца, и его зеленые глаза.

Твои зеленые глаза.

У нее крохотная комнатенка, которую она делит со своей бабушкой, рядом с комнаткой Мисти в коридоре гостиничной мансарды.

Почти все старые семейства сдали свои дома в аренду и перебрались в мансарду гостиницы. Комнатка оклеена обоями в выцветших розах. Обои отслаиваются по всем швам. В каждой комнатке ржавая раковина и маленькое зеркало, болтами прикрепленное к стенке. В каждой – две или три железные кровати с облупившейся краской, матрасы мягкие и проседают в середине. Это тесные комнатки под наклонными потолками, ютящиеся за крохотными окошками, слуховыми окошками, что словно собачьи будки рядами на крутом скате гостиничной крыши. Мансарда – казарма, лагерь беженцев из числа милых белых землевладельцев.

Эти люди, которые никогда никем не работали, – нынче летом они обслуживают столики. Как будто у всех одновременно испарились все деньги, этим летом каждый островитянин голубых кровей таскает багаж постояльцев. Вылизывает их номера. Чистит туфли. Моет посуду. Прислуга для длинноногих блондинок с голубыми глазами и сияющими волосами. Вежливая, бодрая и полная рвения сбегать за чистой пепельницей или отказаться от чаевых.

Твоя семья – твои жена, дочь и мать, – все они спят на провисших, облупившихся пружинных кроватях под нависшими, наклонными стенами, надежно припрятав серебряные и хрустальные мощи собственной некогда благородной жизни.

Прикинь, но все островные семейства – они улыбаются и насвистывают. Словно бы это какое-то приключение. Эксцентричный прикол. Как будто они лишь из прихоти временно подались в прислуги. Словно утомительное гнутье спин и отскребание противней – не вся их оставшаяся жизнь. Их жизнь и жизнь их детей. Как будто новизна не испустит дух через месяц-другой. Они не тупицы. Просто никто из них никогда не был беден. Не то что твоя жена – она знает, что значат лепешки на ужин. Что значит сыр из правительственных излишков. Сухое молоко. Носить туфли на шпильках и тыкать пальцем в кнопку злоебучих табельных часов.

Сидя здесь вместе с Табби, Мисти говорит:

– Ну и какой там у вас секрет?

И Табби говорит:

– Мне нельзя рассказывать.