Дневник

Если ты перестаешь спускаться на работу вообще, торчишь в своей комнатке, заказывая ленч по телефону… Если ты сообщаешь всем, что ужасно простыла, дабы иметь возможность круглые сутки рисовать пейзажи, которых никогда не видела… что ж, пора принять пилюлю.

Когда твоя дочка стучится к тебе, умоляя поцеловать ее перед сном, а ты говоришь: «Отправляйся в кровать, минутку, я занята», и так продолжается, пока бабуся Уилмот не оттаскивает ее от двери, и ты слышишь, как дочка рыдает в пустом коридоре, – прими две пилюли.

Когда ты обнаруживаешь стразовый браслет, который дочка запнула в твою комнату под дверь, – прими еще.

Когда все прекращают замечать твое дурное поведение, знай улыбаются и говорят: «Ну, Мисти, как оно там, с живописью, продвигаются дела?» – тогда не сомневайся: пришло время пилюль.

Когда из-за мигрени ты не можешь есть… Когда трусы спадают, потому что задница твоя куда-то делась… Когда проходишь мимо зеркала, не понимая, что за тощий, усыхающий призрак отразился там… Когда дрожь в твоих руках проходит, только если ты держишь карандаш или кисть… Тогда прими пилюлю. И ты еще половину съесть не успела, а доктор Туше уже приготовил очередную бутылочку, вот она, на столе в приемной, с твоим именем на этикетке.

Когда ты просто не можешь прервать работу… Когда воображения хватает лишь на то, чтобы представить завершение очередной картины… Что ж, прими пилюлю.

Ибо Питер прав.

Ты прав.

Все важно. Каждая деталь. Мы просто-напросто еще не знаем почему.

Все – автопортрет. Дневник. Вся история твоих отношений с наркотиками – в одном-единственном твоем волоске. Твои ногти. Отпечатки пальцев в судебном досье. Рельеф твоего живота – документ. Мозоли на твоей ладони разглашают твои тайны. Зубы выдают тебя. И твой акцент. Морщины, окружающие твои глаза и губы.

Во всем, что ты делаешь, видна твоя рука.

Питер частенько говаривал, что задача художника – быть внимательным, копить, организовывать, хранить, каталогизировать и, наконец, писать отчет. Документировать. Готовить к показу. Задача художника – просто не забывать.

21 июля – луна в третьей четверти

Энджел Делапорте поднимает к свету одну акварель за другой. Все они – на разные темы, одни изображают странный пустой горизонт, другие – залитые солнцем поля. Сосновые заросли. Дом или целую деревню на среднем плане. Лицо Энджела непроницаемо, лишь глаза движутся, скачут по каждому листу.

– Невероятно, – говорит он. – Выглядите вы ужасно, но ваши работы… Боже.

Для протокола: Энджел и Мисти, они находятся в Ойстервилле. Это чья-то пропавшая без вести общая комната. Они вползли внутрь сквозь очередную дыру, чтобы сделать фотки и посмотреть на граффити.

Твои граффити.

Мисти и вправду выглядит ужасно, никак не может согреться, даже в двух свитерах, ее зубы стучат. Когда она протягивает Энджелу картину, руки так дрожат, что жесткая акварельная бумага хлопает, как на ветру. Это какое-то кишечное расстройство, оставшееся после пищевого отравления. Даже здесь, в полумраке замурованной комнаты, куда свет едва просачивается через шторы, она не снимает темных очков.

Энджел притащил с собой свой кофр. Мисти принесла этюдник. Свой старый черный этюдник из пластика, память о школе, – плоский такой чемоданчик с «молнией», обегающей его буквой «П», так что можно его открыть, как книжку. Тонкие резинки прижимают акварели к одной половине этюдника. На другой половине множество разнокалиберных кармашков, и в каждый напиханы наброски.

Энджел щелкает затвором фотоаппарата, а Мисти раскладывает этюдник на диване. Когда она вынимает бутылочку с лекарством, руки так дрожат, что слышно, как громыхают пилюли. Вытряхнув одну на ладонь, Мисти говорит Энджелу:

– Зеленые водоросли. Это от мигрени.

Мисти кладет капсулу в рот и говорит:

– Гляньте-ка вот на картинки, скажите, как они вам.

Питер наспреил что-то поперек дивана. Его черные слова, как вихри, рассекают висящие на стенке семейные фотографии в рамках. Рассекают обвязанные кружевами подушечки. Шелковые абажурчики. Питер даже задернул плиссированные шторки и наспреил слова на внутренней стороне.

Твоя работа.

Энджел вынимает из Мистиной руки бутылочку с пилюлями и поднимает ее к свету, что сочится из окошка. Он трясет бутылочку, пилюли громыхают. Он говорит:

– Какие большие.

Желатиновая капсула у нее во рту размягчается, вкус порошка внутри – словно соль и фольга. Вкус крови.

Энджел протягивает ей фляжку джина, которую вынул из кофра, и Мисти делает судорожный глоток горечи. Для протокола: она пьет его бухло. В художественном колледже ты узнаешь, что существует наркоманский этикет. Нужно делиться.

И Мисти говорит:

– Вы тоже угощайтесь. Примите штучку.

Энджел отщелкивает крышку и вытряхивает пару на ладонь. Одну кладет в карман и говорит:

– Про запас.

Вторую запивает джином и корчит страшную рожу, будто удавленник, наклонившись вперед и высунув красно-белый язык. Зажмурив глаза.

Иммануил Кант и его подагра. Карен Бликсен[33] и ее сифилис. Питер наверняка сказал бы Энджелу, что страдание – ключ к вдохновению.