Дневник

Надо записать рассказ Евтушенко о том, как он поехал в ресторан в Архангельское с двумя австралийскими делегатами на Совещание и там увидел… нашего парторга Арк. Васильева^[64] с двумя молодыми б….ми. Тот был смущен и пошел в атаку. Не подозревая, кто с Евт<ушенко>, Васильев послал одну девицу к их столу и та сказала: — Мы вас не уважаем, Евтушенко, вы флюгер!..

26 июня 1969. <…> Делаю стеллажи и полки на террасах и в нижней комнате. <…>

Мельком встреча с В.Семиным^[65],который говорит, что у него в Ростове есть рукопись моего «Пастернака» и он дает ее читать.

Завтра Эмма должна приехать сюда, а послезавтра мы идем смотреть в театре Сатиры «Женитьбу Фигаро». А еще через 4 дня БДТ и Эмма уезжают. А потом, наверно, мне надо будет ехать в Ленинград. Вот так и пройдет пол-лета.

26 июня 1969. <…> Записать рассказ А.П.Ст<арости>на о болезненном тщеславии Штока.^[70] Тщеславие и зависть — съедают его: это как рак. <…>

Собственно и у Арбузова то же, но у них разные ставки в этой игре тще-славия. А был он раньше легким, веселым, дружелюбным человеком. За это его и любили. Но этот «стиль» им потерян.

29 июня. Вчера смотрели «Женитьбу Фигаро» в театре Сатиры. Я в первый раз в новом помещении театра, которое мне нравится. Постановка Плучека блестяща. Давно я уже не получал такого полного удовольствия в театре. Хорошо играют молодой Миронов и Гафт (Фигаро и Граф).^[66] Эмма тоже в восторге. Потом ночью с поездом 23. 22 вернулись на дачу. <…>

Завтра Эмма возвращается в Ленинград, а сейчас с упоением возится в саду. <…>

Когда был на ул. Грицевец, нашел свою старую записную книжку с записями об августе 46-го года (постановление о Зощенко и Ахматовой), сдержанными, но красноречивыми <…>

1 июля. <…> В ЦДЛ продают абонементы на просмотры кинофестиваля. Я решил не брать: не люблю этот ажиотаж. Прохладные, ветреные дни, но с солнцем. В Загорянке начали расширять платформу для постройки нового станционного помещения вместо старого деревянного. Почему-то жаль. <…>

Глупо раздраженное письмо В. с рассказом о неудачах и нелепыми обидами. Меня оно сердит.^[67] <…>

Сегодня состоялось в Англии провозглашение принца Чарльза Принцем Уэлльским.

3 июля. <…> Под вечер еду в город. У Ц.И.Приходит Кацева.^[68] <…>

Окончание воспоминаний должно быть в 6 номере «Нов<ого> мира», но выход его под вопросом, ибо в нем стоит поэма Твардовского об отце. Слух, что Воронков^[69] сказал кому-то, что «Нов<ый> мир» надо оставить в покое.^[70] Взял у Ц. И. №4 и, поехав ночевать на ул. Грицевец, полночи читаю в нем письма Цветаевой. В этом же номере и статья Дементьева против Чалмаева и «русситов»^[71] и острая заметка о новой книге В.Бокова «Алевтина».^[72] В ней же рецензия Левы на книгу Паустовского, довольно вялая. <…>

Еще анекдот (и тоже, кажется, из действительности). В Праге на главную площадь неизвестные злоумышленники выпустили огромную гусыню, обвязанную лентой с черной надписью: «Мой брат — дурак» (намек — Гусак). Собралась толпа, все стали хохотать, полиция начала ловить гусыню, толпа и шум увеличились: словом, пока гусыню изловили, веселье было большое. <…>

Хозяин Союза сейчас фактически Г.Марков. Федин возглавляет его номинально. И вокруг Маркова целая свора: Михалков, Сартаков, Соболев и им подобные.

4 июля. <…> Работа не идет. Растренирован. Встаю очень рано. Не сплю чуть ли не с пяти. Поэтому во второй половине вечера клюю носом. Надо бы спать днем час-полтора, да нет такой привычки.

5 июля. <…> Лева ничего не делает, кроме отзывов на стихи — самотек в «Н<овом> м<ире>» и возни вокруг литер<атурного> наследства Паустовского. Спор с ним: какой традиции следовал К. Г. Я сомневаюсь, что это традиция «большой» русской литературы: она вся психологична и исследовательски глубока, и драматична, а он украшатель. Наверно, через некоторое время сам Лева будет утверждать то же, забыв про наш спор. <…>

Кацева рассказывает, что Сучков, пробивший в свое время издание Кафки и «Иосифа и его братьев», сейчас «пробил» двухтомник Гамсуна и однотомник А.Камю.^[73] В предисловиях к этим изданиям Сучков с высоты марксистско-ленинского мировоззрения судит и корит этих авторов, но дело сделано, книги вышли и их читают. А предисловия читают весьма немногие.

С тех пор, как Юра <Трифонов> живет на даче, почти не вижу его. Он бывает в Москве в другие дни, чем я.

6 июля. <…> Теплый, тихий, упоительно нежный вечер.

Долго сижу с трубкой в саду.

Перед сном разбираю папку со старыми стихами. Многое почти нравится. Давно уже не пишу стихов. Это явный убыток для жизни сердца.

Иногда хочется привести их в порядок…

А зачем? Пусть их разбирает Лева Левицкий, когда помру.^[74]

7 июля. Жаркий день. В тени 24 градуса. Сижу на даче.

Читал 7-й том Кони.^[75]Он, конечно, всегда был в восторге от собственной персоны, да, надо признать, было чем любоваться. Какая ясность правил жизни, сколько выдержки и того самоуважения, которое отражение уважения других. <…>

И еще — весь день ждал.