Дневник

28 апр. В семь утра поймал по какой-то неопознанной станции сообщение, что Де Голль ушел в отставку после неудовлетворительного исхода референдума. <…> Мне жаль его ухода. На фоне общего измельчания политических лидеров он был последней фигурой подлинно исторического масштаба: своеобразной и величественной.

Вчера прилетела Эмма из Будапешта. Поехали обедать к Леве и Люсе^[53] и через два часа на машине в Загорянку. <…>

В «Новом мире» плохо. Твардовский дал в набор свою поэму об отце. Это похоже на жест отчаяния.

<…> КнигаА.Марченко о лагере в Потьме будет этим летом выпущена в США и Англии. Я читал год назад рукопись, и она мне не понравилась. Наверно, я что-нибудь о ней записал тогда.

1 мая. <…> Эмма спит, уморившись после возни в саду. Через несколько часов она уезжает.

2 мая. Ночь. Только что вернулся, проводив Эмму. <…>

Вечер. Почти весь день разбирал и устанавливал книги. Повесил у себя над тахтой старую книжную полку, которая была еще в Муроме и которая висела у меня над тахтой в московской квартире много лет.

4 мая. Нашел в маминых бумагах программу ученического концерта репетиционного музыкального класса Муромского ОНО в воскресенье 23 марта 1924 года. <…> Я и брат Лева были в числе первых. <…> Летом и осенью этого года мы жили с мамой в Сочи. <…> Лето 1923 года это Озябликово (Арефино — Погост).^[54] Замечательное удивительное лето. <…>

С лета 24-го года я читаю почти регулярно газеты — помню, как осенью я следил за делом об убийстве селькора Малиновского. <…>

Весь день разбираю и укладываю книги и папки.

Нашел переписку и фото ШурыС. (см. ниже. — М. М.). Читать не стал, но удивившись, что так много писем, пересчитал их. Всего почти 150 писем и телеграмм. Много. Каждые 4–5 дней послание. Интересно, хранит ли она мои письма? В них могут быть любопытные вещи: хроника Москвы и пр.

8 мая. <…> Сегодня в «Известиях» большой фельетон-статья о А.В.Храб-ровицком и его переписке с неким Сионским.^[55] Еще называется ряд имен, из которых я знаю одного. О том что Хр-го «вызывали», мне рассказывал уже Н.П.Смирнов. Они все получали от этого Сионского из Парижа книги.

<…> Нашел еще несколько писем Шуры Смоляровой. Я ошибся, думая, что 150 писем и телеграмм я получил за два года: нет, за год с малым. После лета 1957г. уже только редкие отдельные письма.

Бытовые и личные письма пока почти все оставил, а неинтересные деловые сожгу.

12 мая. Передо мной лежит №4 журнала «Простор» с напечатанным «Иегудиилом Хламидой».^[56] <…>

21 мая. Странное дело! С утра собираясь в город, я обычно намечаю себе много дел: встреч, звонков — но приехав и едва закончив первое дело, уже думаю, как бы мне скорее удрать обратно на дачу, и больше никому не звоню и ни с кем не вижусь.

Так до сих пор не собрался я к Н.Я.Мандельштам, к Гариным и еще ко многим, куда зван и обещал.

24 мая. <…> Приходится в электричке слышать разговоры о том о сем. Нынешним начальством народ здорово недоволен, потому что плохо с продуктами и все стало дороже. Хрущева тоже вспоминают не добром. Зато Сталина многие хвалят за то, что бывало снижение цен, за выигрыши по займам, за иллюзию величия и силы. Террор и зверства, страх и произвол ему как бы уже забыли: вернее тех, кто ездит в электричках и болтает о разном, это касалось мало. <…>

28 мая. Третьего дня рано утром приехала Эмма. <…>

В ЦДЛ роскошно обедаем, потом, купив фруктов и шеколада,^[57] едем к Н.Я.Мандельштам.

Сначала сидим втроем, потом приходит некая искусствоведка Леля, которую я вижу у Н. Я. в первый раз.^[58] МеждуН.Я. и Шаламовым пробежала черная кошка. Споры о Достоевском и Толстом. <…>

Вчера, пока Эмма на Мосфильме, едем с Юрой к Р. А. М.^[59] на ул. Дыбенко (за Речным портом). Накануне он был в горкоме. На его рукопись написал рецензию известный «деятель» Г.Деборин^[60], ему угрожают исключением из партии. Он держится достойно и смело. Письмо в Политбюро. <…>

Твардовский не выходит из «штопора». Формально он ушел в отпуск. Говорят, что все-таки все дело в нем и в его воле. Господи, какая это беда — его пьянство! <…>

РассказыР.А. М. о полупровокаторской атмосфере вокруг компании Григоренко — Якир. Счет за слежку, посланный Григоренко Андропову.^[61]

Все это — плохие шутки.

30 мая. <…> Группа «Хламиды» должна была уже выехать из Ленинграда в Касимов на съемку «натуры».^[62]

31 мая. Кашляю с какой-то зеленоватой мокротой. Бррр. Гадость! И температура не проходит. И апатия ко всему.

2 июня. <…> В Союзе <писателей> на бюро критики был дан бой «русситам». «Либералы» на этот раз выступали в союзе с «ортодоксами». Отбивались Кожинов и Чалмаев. Но думаю, что победа эта пиррова.

В «Нов<ом> мире» все то же. Но кажется, что за кулисами что-то происходит. Твардовскому было плохо, но не столько на почве моральных страданий, сколько на почве пьянства. Ему делали укол, и он лежит на московской квартире. <…>

13 июня. Читаю рукопись повести Бориса Ямпольского «Хранить вечно».^[63] <…>

Он талантлив, но у него во всех вещах во второй половине ослабевает пружина действия <…>