Дневник Адама

Год спустя в американском журнале «Хадсон ревью» была опубликована еще одна рукопись Твена, извлеченная из сейфа. Она тоже пролежала за семью печатями более полувека. Ярая ретроградка Клара Клеменс, налагая запрет на ее публикацию, заявила к тому же, что «это сыграло бы на руку борющемуся с религией Советскому Союзу и обрадовало бы его». Вог такой, с позволения сказать, довод служил основанием для того, чтобы воспрепятствовать знакомству широких читательских кругов с литературным наследием классика литературы.

Были, правда, и другие причины, закрывавшие путь произведению Твена к читателям В предисловии к американскому изданию Чарльз Найдер отмечал, что дочь писателя не решалась дать разрешения на публикацию рукописи, так как опасалась нападок со стороны религиозных фанатиков. К тому же, являясь последовательницей «Христианской науки», она была «оскорблена» выпадами

отца против основательницы этого религиозного течения Мэри Бэйкер-Эдди.

Видимо, известное влияние на наследников и душеприказчиков оказывали и те круги, которым явно не по вкусу пришлись социально-политические взгляды писателя, обличавшего империализм, его захватническую политику, фальшивый характер американской демократии, раскрывавшего тесную связь церкви и государства, которая провозгласила на словах свободу совести, но так и не предоставила реальной свободы убеждений своим гражданам. Не случайно в записях Твена были обнаружены следующие строки:

Только мертвые имеют свободу слова.

Только мертвым позволено говорить правду.

В Америке, как и повсюду, свобода слова — для мертвых.

«Размышления о религии» Марка Твена (под таким названием рукопись была впервые издана в нашей стране) все же увидели свет. Эти публицистические заметки Твен писал уже на закате жизни, после того, как литературный мир торжественно отметил его семидесятилетие. На торжественном обеде в ознаменование юбилея писатель сказал: «Мне семьдесят, семьдесят, и, значит, пришла пора засесть в уголок у камина и покуривать трубку, и почитывать книжку, и отдыхать, сколько влезет, и пожелать вам от всего сердца, чтобы и вы, когда настанет ваш срок высадиться у причала №№ 70, ступили на ожидающее вас судно с примиренной душой и бестрепетно взяли курс на заходящее солнце».

Однако он не засел «в уголок у камина», ибо не мыслил жизни без литературной работы. Поселившись в уединенном доме в живописном уголке штата Нью-Гемпшир, он начинает писать «Автобиографию», в которой намеревается высказать все то, что не успел или не смог высказать до сих пор. У него есть что сказать, но не так-то просто это сделать в похваляющихся своим демократизмом Соединенных Штатах Америки. И Твен предупреждает, что «Автобиография» будет опубликована только после его кончины. Своим близким он говорит: «Я пишу из могилы. Только при этом условии человек может быть хоть сколько-нибудь откровенным».

Между тем «Автобиография» — это не просто жизнеописание писателя. И когда он говорит об откровенности, то имеет в виду не какие-то пикантные истории, касающиеся его личной жизни. Он высказывает свое мнение об обществе, в котором живет, о политике, о своем отношении к религии, поэтому и считает весьма опасной слишком большую откровенность.

В частности, приступая к написанию «Размышлений о религии», Твен отмечает в одном из своих писем: «Завтра я собираюсь продиктовать главу, за которую моих наследников и душеприказчиков сожгут живьем, если они рискнут ее напечатать до 2006 года — но я думаю, они не рискнут. Если я проживу еще три-четыре года, таких глав будет очень много. Издание 2006 года наделает немало шума, когда появится на свет. Я буду порхать где-нибудь поблизости, наблюдая за происходящим в обществе моих близких друзей-поклонников».

Эти строки датированы 17 июня 1906 г. Перечитывая их, уместно вспомнить о заявлении Клары Клеменс, что в посмертных публикациях произведений Твена его идейные позиции представлены в извращенном виде. Но разве не свидетельствует приведенная выдержка из письма, что писатель вполне отдавал отчет в том, что он пишет, какой резонанс вызовут его откровения среди тех, кому придется их читать. Вряд ли он опасался бы за своих наследников, если бы не понимал, что бросает вызов религии, навлекает на себя гнев церковников, которые подобного не прощают.

Закончив работу над «Размышлениями о религии», в письме к одному из своих друзей он пишет: «Четыре утра подряд я диктовал ужасные вещи, которые не прочтет никто, кроме вас, пока со дня моей смерти не минет столетие, — да и то не наверняка, но я очистил от них свой организм после того, как они много лет терзали и мучали меня, и это главное. Я чувствую себя сейчас заметно лучше».