Дневник библиотекаря Хильдегарт

На середине проповеди он вдруг задумался, сделал широкий жест расписным рукавом в сторону меня и племянниц и сказал:

— Вот мы всё ругаем молодёжь – и такая она-де, и сякая. И в церковь не ходит, и родителей не слушает. Оно конечно, молодёжь есть всякая. Кто вовсе ни во что не верует, кто во всякие секты ходит… Мормоны есть всякие… католики опять же. Но – Слава Богу – есть и другая молодёжь… хорошая, благочестивая. Вот – всю церковь к празднику убрали девушки… дай Бог им здоровья.

Мои племянницы застеснялись и надулись от гордости, а я задумалась. Почему батюшке пришли на ум мормоны, было понятно – неподалёку от церкви, на холме, возвышался странной конструкции замок, хозяин которого, по слухам, был зубной техник, жулик и мормон. Почему ему вспомнились католики, я не знала. После окончания службы я осторожно к нему приблизилась и сказала:

— Батюшка…

— Ну? – ответил он, разглаживая бороду и благожелательно глядя на меня из-под бровей.

— Я вот что… Я… Вы вот во время проповеди нас хвалили и всё такое… Только я хочу сказать, что я тоже католик. Ну, то есть, католичка.

Батюшка стоял, выпрямившись во весь рост, и в лучах вечернего солнца был похож на Бога Саваофа из Детской Библии. Судя по всему, он не был ни смущён, ни обескуражен.

— Ай-ай-ай! – весело прищурившись, сказал он. – Католичка. Ну, надо же. Как же это ты так, девушка?

— Так получилось, - развела руками я.

— Ну, как же оно так получилось-то? Про златые горы так хорошо поёшь, душевно… прямо Русланова. И вдруг – католичка. Ну, ладно, что ж с тобой поделать… Иди. К обедне-то завтра придёшь?

— Приду, - пообещала я, потирая ногу об ногу и почёсывая голову под платком.

— Приходи, - велел батюшка. – а то кто ж в колокол звонить будет? Не бабкам же лезть на такую высоту. Да и вообще.

Во время утренней проповеди он сделал широкий жест расписным рукавом в мою сторону и сказал:

— Вот, говорят – какая у нас молодёжь? А я скажу - всякая у нас молодёжь Разная молодёжь, вот что. Глафира! Что-то я твоей внучки тут не вижу. Петровна, и твоих тоже нет. Спрашивается – почему? Ну, ладно, сами не хотят, так хоть бы бабок старых проводили да поддержали… Вот, посмотрите – католики, и то пришли. А ваши православные внуки где? Как вы, спрашивается, их воспитываете? То-то и оно!

Бабки покосились на меня с опасливым уважением. Кто такие католики, они не знали. После службы они щупали мои красные стеклянные чётки, переглядывались и покачивали головами. Потом мы все вместе залезли в автобус; одна из бабок дружески толкнул меня в бок, другая завела пронзительным дребезжащим голосом:

Ах, куда ты, паренёк,

Эх, куда ты,

Не ходил бы ты, Ванёк,

Во солдаты…

— Глафира, да ты чё поёшь-то, - всполошились другие, показывая глазами на батюшку.

— Ничего, пойте, - сказал батюшка. - У меня отец в Красной армии служил… прости ему Господь. Хороший был человек, между прочим. А что делать? Мобилизовали, он и пошёл. Ничего. Что ж делать – такая наша жизнь.

Автобус ехал, подпрыгивая на ухабах, деревенские крыши мокро чернели на фоне серого, сочащегося изморосью неба. Бабки ехали и пели, и я пела вместе с ними.

Поневоле ты идёшь,

Аль с охотой?

Ваня, Ваня пропадёшь

Ни за что ты.

В Красной Армии штыки

Чай, найдутся,

Эх! – без тебя большевики

Обойдутся…

Где-то за речкой протяжно протрубил горн.

2006/04/08

Из приоткрытого окна тянет промозглой весенней свежестью. Яська сидит возле окна на табуретке и смотри в пол. Он всегда сидит на этой табуретке, когда бывает у меня. Если я ухожу на кухню или в другую комнату, он тащит её туда, куда ушла я; затем забирается на неё с ногами, усаживается и утыкается лицом в коленки.

Яська – это мой сосед и друг. Недавно ему исполнилось пять лет.

Нам хорошо вдвоём. Мы часто беседуем. Я рассказываю ему всё, что приходит на ум, а он сидит и задумчиво не отвечает мне на своей табуретке. Он никому не отвечает, не только мне. И ничего не говорит сам. Никогда, ни при каких обстоятельствах. Чаще всего он сидит, опустив ресницы, трётся щекой о собственные коленки и молчит. Лицо у него при этом слегка напряжённое и строгое, брови чуть сведены, в глазах – острая, сосредоточенная ясность мыслителя. Но он ни с кем не делится своими мыслями.