Дневник длиною в жизнь. История одной судьбы, в которой две войны и много мира. 1916–1991

Между тем время уже прошло много. Я забеспокоилась насчет того, не встали ли наши, да кроме того, хотелось посмотреть, есть ли кто на улице. Мы пошли к кругу. Народу было уже мало, но круг еще был. Все, конечно, заметили долгое наше отсутствие и встретили нас вопросами, где мы были. Мне было очень неудобно, я отошла от Коли и подошла к девчатам, которые сидели на бревнах. Наша Валя была еще на улице. Я спросила у ней, была она дома или нет, она сказала, что была и что наши скоро встанут. Присутствие Вальки на улице мне не нравилось, она могла заметить, что я гуляю с Колей. Стоять с девчатами мне было неинтересно, Коля подошел, и мы с ним опять пошли гулять. Дошли до того места, где сидели, и опять сели. Это были уже последние минуты. Нам было тяжело. Мы молчали и то один, то другой глубоко вздыхали. Крепко обняв меня, Коля нашел мои губы и поцеловал. Я не противилась. После этого он еще несколько раз поцеловал меня. Мимо же прошли Поля и Тонька косая. Они шли домой. Мне тоже нужно было спешить, потому что наши, проснувшись, могут хватиться меня. Как ни велико было желание посидеть еще вместе, но нужно было идти. Пошли прямо к моему дому, у нас уже горел огонь, значит, наши встали. Как раз к нам подошла Маня. Постояли немного втроем, потом Маня пошла домой, мы пошли ее проводить. Посидели немного у ней на крыльце. Потом Маня, простившись со мной, ушла, мы остались вдвоем. Мы не говорили ни слова. Только лишь крепко прижались друг к другу. Коля опять поцеловал меня, а потом мы встали, чтоб разойтись. Сердце разрывалось на куски… Молча поцеловались в последний раз, крепко пожали друг другу руки и разошлись… Не скажу, чтоб мне было очень тяжело в тот момент, но только я тогда как-то отупела, потеряла всякую способность мыслить и чувствовать. Пришла домой, встала и ни с места. Постояла, вышла на крыльцо, напротив около Осипушкиных сидели еще ребята, слышна была балалайка. Вечер был тихий и темный. Последний вечер, думала я, а перед глазами так и стоял Коля, на губах же чувствовался еще его прощальный поцелуй, с которым как будто оторвался кусок сердца…

Между тем дома стали собираться, сели пить чай. Я все делала как во сне. Потом совсем уже собрались, запрягли лошадь, положили на телегу вещи, сели. Лошадь тронулась. Была еще темная ночь. В последний раз глядела я на знакомую улицу, на избы, вспоминала все уголки, с каждым кусочком земли было связано какое-нибудь воспоминание. Перебирала в мыслях все дни, проведенные в деревне, и казалось, что так недавно все это было… И странно казалось, что больше я уже не увижу никого, не увижу деревни, никто уже не пойдет провожать меня, не обнимет крепко, не поцелует. На станции долго ждать не пришлось. Взяли билеты, пришел поезд, сели, простились с бабушкой и с дедушкой и поехали… Я почти тут же забралась на третью полку и заснула. Проснулась, уже когда приехали в Можайск. Было уже светло. Пассажиры просыпались и шли умываться. Я поела и стала от скуки наблюдать пассажиров. На одной скамейке ехали евреи и с ними хорошенькая евреечка, лет пятнадцати. Против меня на скамейке сидел деревенский парень, довольно симпатичный, еще совсем мальчишка, лет семнадцати.

Я не могла дождаться, когда доедем до Москвы, но и Москву мне видеть не хотелось. Наконец приехали. Сразу же как вышли на перрон, почувствовался большой город. Масса народу, все с вещами, спешат, у некоторых радостные, возбужденные лица. Выйдя с вокзала, папа пошел нанимать извозчика. Я с неудовольствием встретила шум и грохот московских улиц. Как-то дико и странно было видеть эти каменные громады, трамваи, автобусы, массу народа, слышать несмолкаемый треск и грохот железа о камень, стук дерева по камню и стук бесчисленного числа ног, которые без конца все идут, и идут, и будут без конца идти… Да, после деревенской тишины все это было непривычно, действовало на нервы, особенно после бессонной ночи.

Проводив маму на извозчике домой, мы сами, то есть папа, я и Алексей, поехали домой на трамвае. Приехали, перетаскали вещи, открыли комнаты, вошли, начали разбираться… И как защемит мое сердце, как затоскую я по деревне, так что плакать захотелось. Пока были в дороге, как– то не думала о деревне, а как только кончился переезд и началась обычная наша жизнь, так и взяла меня тоска за сердце. Стоит мне только подумать о деревне, как сразу слезы. Ничего меня тогда не интересовало, все мне было все равно, не было никаких желаний.

Теперь я уже несколько успокоилась. Стала входить в обычное расположение духа. Правда, скучаю изредка, но не так. Вообще же мне сейчас невесело. Даже погулять не с кем. Маруська сидит дома, Нюрка Теплякова еще не приехала, а больше у меня и нет никого. Была у меня Савинова, поступила она на стенографические курсы, в школе учиться не будет. Маруська тоже поступила на эти курсы.