От Канэиэ люди прибыли без промедления. Выпивки и еды принесли столько, что хватило дотемна.
С наступлением средней декады мужчины поделились на команды и стали упражняться в стрельбе из лука. Они спешили натренировать друг друга. В тот день, когда в моем поместье собралась одна только отстающая команда, члены ее попросили моих дам вручить премии победителям. Под рукой ничего подходящего не оказалось, и выход нашли в том, что к ивовой ветке прикрепили листок голубой бумаги, на котором написали:
Ответы на это стихотворение сочиняли все стрелки, но я их забыла. Один ответ был таким:
Состязание предполагали проводить в конце месяца, но все перепуталось, потому что в установленное время в мире случилось неожиданное - разнеслась весть, что за какие-то прегрешения многие чиновники понижены в должности.
Числа двадцать пятого-двадцать шестого был арестован Левый министр из Нисиномия[7]
. В надежде увидеть его Поднебесная шумела, и толпы людей бежали ко дворцу Нисиномия. Услышав, насколько все это действительно серьезно, Левый министр, никому не попавшись на глаза, бежал. «Наверное, к горе Атаго! В храм Киёмидзу!» - шумели все. В конце концов министра нашли и увели. Узнав об этом, я ужасно расстроилась, - до такой степени, что стала думать, насколько это нелепо. Но если так думала даже я, которая не знала всей подоплеки дела, то среди людей знающих не было ни одного, кто бы не увлажнил свои рукава слезами. Множество детей опального министра, попав в дикие края, неведомо куда, будет разлучено друг с другом. А то, что некоторые из них принимают постриг, вызывает такую жалость - и сказать нельзя. Сам министр тоже стал монахом, однако против своей воли был назначен главою провинциального ведомства на Кюсю и выслан из столицы. В ту пору произошло одно только это событие. Хотя такие вещи и не следует включать в дневник, который ведешь только о себе, я помещаю в него эту запись, потому что рассказываю не о ком-нибудь, а о человеке, который вызывает у меня сострадание.В первую из двух пятых лун, когда больше двадцати дней шел дождь, Канэиэ соблюдал запреты, а потом начал длительный пост и затворился в горном храме. Дождь все шел и шел, и, глядя на него, я написала Канэиэ: «Здесь очень неуютно и тоскливо». Он в ответ написал:
Получив это послание, я ответила:
Пока мы так переписывались, наступила добавочная пятая луна. С конца ее я почувствовала какое-то недомогание и, ни с того ни с сего охваченная дурным самочувствием, только о Канэиэ и думала. Мне было жаль прожитой жизни и никого не хотелось видеть, и хотя я старалась пересилить себя, окружающие за меня беспокоились и устроили надо мной заклинания, сопровождавшиеся возжиганием опиумного мака. Однако время шло, а все оставалось по-прежнему.
Канэиэ все еще был в затворничестве и не заезжал ко мне. До меня доходили слухи, что он сооружает для себя новый особняк и время от времени проезжает мимо. Иногда он останавливался и спрашивал, как дела.
Однажды вечером, когда я чувствовала себя особенно слабой, Канэиэ возвращался из привычной поездки и, исполненный жалости и сострадания, привез мне бутон лотоса. При этом он сказал:
- Стало уже темно, поэтому я к тебе не захожу. Это оттуда, посмотри, пожалуйста.
В ответ я только промолвила:
- Передайте ему, жива я или не жива - все равно...
Лежа в постели, я думала: «Ах, слышала я, что там действительно превосходное место. Я не знаю, буду ли жить, и не могу знать истинного сердца Канэиэ, и хотя он и сказал, что поскорее хочет показать мне то место, я не уверена, будет ли так на самом деле», - но одна только мысль об этом очаровала меня.
Шли дни, а самочувствие у меня было все то же, печальное.