Дневник эфемерной жизни (Кагэро никки)

Ах, только теперь
Говорю Вам
Об этом, -
А могла бы и прежде.
Мысли заняты
Тем, что весне уж конец.
Как лист облетающий,
Он заспешил.
Я с такою печалью
Об этом узнала...
Нисиномия - как соловей
С Западных гор
Свою песню пропел на прощанье.
Я слышала, Ваш господин
Скрылся от нас
На горе Атаго.
Многие люди
Ему сострадают,
Только нет среди гор
Дороги для состраданий.
В долине укрывшийся
Горный поток
Все способен бежать.
А когда наступает
Вторая луна -
Месяц горести и цветка У[10]

,Взамен соловью
Прилетает кукушка.
Она господина жалеет -
Не переставая кричит,
И на сколько же ри
Крик ее слышен?
Удвоился нынче
Долгий месяц дождей -
Пятая луна[11].
Покуда хлестали дожди,
В этом мире неверном
Чьи рукава
Оставались сухими?!
А дожди шли и шли,
И даже пятая луна
Повторилась...
В рукавах наших платьев
Разделить невозможно
Верхнюю часть и низ -
Так размокли они от слез.
Он отправлен по грязной дороге,
А Ваших детей
Раскидали по свету,
Разделили на четыре части.
Один лишь ребенок
Оставлен в гнезде,
Остальные рассеяны.
Этот остался
Непроклюнувшимся птенцом.
В жизни Вашего господина
Уж нет Девятикратного[12], -
Эту цифру он видит
В девяти провинциях и двух островах[13].
Может, все это лишь сон?
Не зная, когда вы увидитесь снова,
Вы объяты печалью;
Монахиней стали,
Занятой только одним,
Словно рыбак в его лодке,
Теченьем влекомый,
Напряженно глядит вперед,
Тихую бухту ища.
Была бы та разлука,
Как у диких гусей, -
То отлет, то прилет!
Но на постель
Ложится лишь пыль,
И не знаете Вы,
Где же подушка его.
Теперь вот и слезы
В луну без воды, в шестую[14],
Сохнут у Вас.
А у цикад,
Что укрылись в тени у деревьев,
От тоски уже лопнула грудь[15].
А осенью, чуть погодя,
Лишь ветры подуют,
Зеленый забор из мисканта
Ответит им шелестом.
И Вы всякий раз
Станете вглядываться во тьму.
Но и во сне
Не увидите господина.
Долгими ночами
Так же, как и теперь,
Будут стонать насекомые.
Их стон Вам покажется
Невыносимым.
Будете мокрой от слез,
Как от росы
Намокает трава
В роще Оараки[16].

А внизу приписала:

Ваш особняк увидав,
Никто не подумает,
Что ворота его
Заросли полынью
И плотно закрыты.

Сделав эту приписку, я отложила письмо, но мои служанки обнаружили его и стали говорить мне:

- Как оно замечательно прочувствовано! Хорошо, если бы его увидела та госпожа из Северных покоев, - и я подумала: «Действительно, я сделаю это, только неудобно будет, если она сразу увидит, что оно пришло от меня», - и дала переписать его на покупной бумаге, сложила поперек строк и привязала к оструганной палке.

- А если спросят, откуда это, - наставляла я посыльного, - скажи, что с горы Тономинэ. - То есть, велела сказать, что письмо от ее единоутробного брата, монаха, который там живет.

Как только в доме госпожи взяли послание, мой посыльный сразу вернулся. Я даже не знаю, что там подумали обо всем этом...

***

Тем временем здоровье мое понемногу восстановилось, и в двадцатых числах Канэиэ засобирался в Митакэ. Взяв с собой молодого человека, нашего сына, в сопровождении положенного числа слуг, он отправился в путь, и в тот же день, едва стемнело, сама я перебралась в прежнее жилище, которое к этому времени привели в порядок.