Дневник горничной

Толстая Роза не оставляет меня ни на шаг. Заставила меня сесть возле себя, и принялась бормотать молитвы, креститься и кланяться… Ах! что за церковь! Со своими толстыми срубами, которые подпирают ветхие потолки, она напоминает ригу: смотря на публику, которая кашляет, плюет, толкает скамейки, тащит стулья, можно подумать, что здесь трактир. Только и видишь отупелые от невежества лица, да рты, искаженные злобой… Бедняки приходят сюда жаловаться Богу, всякий со своим горем… Я не могла овладеть собою и чувствую вокруг и на себе дыхание холода… В этой церкви даже нет органа… Точно назло… Я не могу молиться без органа… Звуки органа наполняют мне грудь, потом идут дальше, разливаясь волнами по всему телу… Точно, когда любишь. Если бы я слышала постоянно звуки органа, я думаю, я бы никогда не грешила… Здесь, вместо органа, пожилая дама, в синих очках, с жалкой черной косынкой на плечах, с ожесточением колотит по клавишам чахоточного расстроенного пианино… А люди беспрестанно кашляют, плюют, сморкаются, покрывая этими звуками слова священника и ответы хора. И какой ужасный воздух!.. Смешанный запах навоза, конюшни, земли, сгнившей соломы, мокрой кожи, испорченного ладана… Да, провинция плохо воспитывает!

Обедня томительно тянется и я изнываю от скуки… Меня в особенности раздражает то, что я нахожусь среди таких безобразных вульгарных лиц, которым нет никакого дела до меня. Не на ком остановить взгляд, отдохнуть душой; ни одного красивого платья, ничего… Никогда я еще так ясно не сознавала, что создана для веселья и блеска. Вместо восхищения, которое я всегда испытывала за обедней в Париже, во мне бушуют все мои возмущенные чувства… Чтобы развлечься, я внимательно наблюдаю движения священника, который служит. Тоже, нечего сказать! Он имеет вид гуляки, — совсем еще молодой, с вульгарной физиономией кирпичного цвета. Его растрепанные волосы, хищная челюсть, плотоядные губы, нечистый взгляд, круги под глазами. — все это позволяет мне быстро составить о нем мнение…

За столом это, должно быть, обжора, каких, мало!.. А за исповедью, воображаю, какие он себе позволяет говорить сальности!.. Роза, заметив, что я его наблюдаю, наклоняется ко мне и тихонько шепчет:

— Это новый викарий… Обратите внимание. Замечательный исповедник… Особенно для женщин. Г. священник, конечно, святой человек, но его считают чересчур суровым. Между тем новый викарий…

Она щелкает языком и принимается снова за молитву, склонившись над своим стулом. Ну, мне он не понравится, ваш новый викарий. Вид у него жестокий и циничный… Он больше похож на извозчика, чем на священника… Мне же нужно изящество, поэзия… Полет души… Красивые, белые руки. Мне нравятся изящные, нежные мужчины, в роде г-на Жана.

После обедни Роза увлекает меня к бакалейщице… Из ее нескольких загадочных слов я понимаю, что с последней нужно быть в хороших отношениях и что вся прислуга ухаживает за ней на перебой… Еще одна маленькая толстушка. — положительно, это страна толстух. Лицо ее испещрено веснушками, сквозь белесоватые волосы, жиденькие и тусклые, проглядывает темя; на макушке комично торчит крошечный шиньон, похожий на метелку. При малейшем движении грудь ее, затянутая в коричневый суконный лиф, колышется, как жидкость в бутылке… Глаза, окаймленные красными кругами, дергаются, а гнусный рот искажается гримасой вместо улыбки… Роза представляет меня:

— Г-жа Гуэн, я вам привела новую горничную из Приёрё.

Бакалейщица внимательно осматривает меня, и я замечаю, что ее взгляд особенно останавливается на моем бюсте и животе, с упорством, которое меня смущает. Говорит глухим голосом:

— Прошу барышню быть здесь, как у себя… Барышня — красавица… Барышня, конечно, парижанка?..

— Да, г-жа Гуэн, я приехала из Парижа…

— Это видно… Это видно сейчас же… Стоит только на вас взглянуть… Я очень люблю парижанок… Они понимают жизнь… Я тоже служила в Париже, когда была молода… У повивальной бабки на улице Гэнэго, г-жи Трипье… Может знавали ее…

— Нет…

— Можете и не знать… Ах! И давно же это было… Но войдите же, мадемуазель Селестина…

И она торжественно проводит нас в заднюю комнату, где вокруг стола уже собрались четыре прислуги…

— Ах! Намучаетесь вы там, моя бедная барышня… — вздыхает бакалейщица, предлагая мне стул…

— Это я говорю не потому, что они ничего у нас не забирают… Прямо вам скажу, что это не дом, а ад… Не правда ли, барышни?..

— Верно… — отвечают в один голос, с одними и теми же жестами и гримасами все четыре спрошенные девицы…

Г-жа Гуэн продолжает:

— Благодарю… Я бы не желала поставлять людям, которые постоянно торгуются и визжат, как хорьки, что их обкрадывают, притесняют. Пусть идут, куда хотят…

Хор прислуг подтверждает:

— Понятно, пусть идут, куда, хотят.

На что г-жа Гуэн, обращаясь в частности к Розе, прибавляет уверенным тоном:

— Мы за ними не гоняемся, правда, мадемуазель Роза?.. Слава Богу, не нуждаемся в них, правда?