Дневник метаморфа

Опробовал, легко ли держится, не заедает ли ловушка: стоило дёрнуть за конец верёвки, тяжелейшая сырая колода, утыканная острыми кольями, срывалась с сука и летела прямо в яму, словно зубатая пасть захлопывалась — ам! Регенерирует вурдалак или нет, но с колодой ему не убежать. До темноты закончили: всё приладили как следует, яму закрыли тонкими ветками и дёрном, вышла идеальная полянка для пикника: не знаешь, что перед тобой — непременно ступишь. Осталась кульминация, и Алексей закапал глаза ещё раз.

— А это что за верёвка? — спросил дядя Кроля, поднимая оставшийся моток «паучки».

— А это для приманки, — ответил Шульга, утирая амфетаминовые горькие слёзы.

— Кто станет приманкой? — обычным голосом спросил несообразительный дядя Кроля.

— За это мы проголосуем, — сказал Алексей, наконец-то проморгавшись. — А поскольку нас только двое, то с нами будет голосовать мой ствол.

Он резко повернулся, выхватил из кармана глок и дважды, вроде бы не целясь, нажал на спусковой крючок. Колени дяди Кроли взорвались, во все стороны полетели клочья защитного костюма, кровь оросила его бёдра и голени. Дядя Кроля протяжно завизжал и рухнул как подкошенный, но тут же приподнялся, с изумлением глядя расширившимися глазами на собственные искалеченные ноги. Затем потянулся и ощупал торчащие из ран осколки костей — рука дрожала.

— За что-о-о?! — взвыл дядя Кроля. — За что-о-о?!

Шульга подскочил к нему, пусть и не так споро, как выхватил пистолет, но всё равно очень быстро, повалил на живот и под вопли стянул за спиной руки. Приманка обосралась, дерьмо комбез держал, но вонь просачивалась.

— Ничего личного, — пояснил Шульга, привязывая к искалеченной ноге тот самый моток паучки. — Просто я тут песню сочиняю и подпевка нужна, понимаешь?

Он подёргал за верёвку и тонкий вой сменился громким воплем: приманка начала свою работу. Алексей быстро оглянулся по сторонам и спрятался в засаде, за насыпью. Так и сидел, с винтовкой в ногах, держа в каждой руке по концу двух верёвок, не перепутать бы. Смотрел по сторонам, слушая притихший от выстрелов и криков лес. Дядя Кроля не затыкаясь выл визгливо и жалобно, извивался как гусеница в попытках облегчить страдания. Однако, вскоре эта музыка Шульге надоела.

— Но-о-очь диво лунная, ясная, звёздная,

Видно — хоть в глаз попадай… — громко запел Алексей, перекрывая голосом крики. —

Выйди добыча, добыча серьёзная,

Хоть на минутку, давай!

Петь его учила всё та же бабушка, в двенадцать лет голос сломался, но был неплох до сих пор — в ноты он попадал.

— Ся-адешь в тумане ты тенью зловещею

Нюхать, где сочная плоть.

Я притаюсь за приманкой трепещущей,

Над господами господь!

Он дёрнул за верёвку, привязанную к ноге, и дядя Кроля взорвался высоким визгом, как раз в тему.

— Ты не тревожься, что лапки когтистые

Смочишь в сырую росу…

Я тебя милого, зверя пушистого

Сам на руках понесу!

И не пугайся продрогнуть, крольчатина,

Нынче тепло как в раю.

Я тебя к сердцу прижму замечательно,

Только сначала убью….

— Господь низведёт кровожадных и коварных в ров погибели, — сквозь слёзы пробормотал дядя Кроля. — А тебя, кровососа, справедливый суд постигнет не на том свете, а на этом! Ты урод, которому нравится мучить других, сам добычей и станешь.

— Надо же, — хохотнул Шульга, — для атеиста ты неплохо подкован. Расслабься. Долго больно не будет…

Он лгал. Ему было выгодно, чтоб дядя Кроля промучился максимально долго.

Глава 27. Тенго

Она переживала удивительное чувство, словно солнышко взошло в животе светлое и ласковое, а она сама с этим солнцем внутри плыла в тёплом течении, чистом как слеза, легко и быстро неслась над песчаным морским дном, полным яркой жизни. «Счастье, — поняла Тенго во сне. — Я счастлива…»

Но вот она увидела Первоприют, покрытый толщей воды. Кое-где, в тех местах, где лепестки были прозрачны, в глубины вод просачивалось внутреннее свечение. Она увидела старого дакнуса с седой мордой, попавшего в беду — он зажмурился и столбиком завис посреди акульей стаи, приплывшей на свет Первоприюта. Окружённый голодными убийцами, маленький, беспомощный и неподвижный, старичок притворялся водорослью, но вдруг поднял лапу к морде, словно передавая последний знак любви, и пустил вокруг себя блескавку такой силы, что несколько зубатых хищниц издохли и опрокинулись в воде, их алчные сестры тут же принялись рвать на куски трупы. Блескавка была необычной — круглой формы, без разветвлений, волна вскипела вблизи неё, прозрачная синь окрасилась багрянцем, Тенго ощутила кровянистый вкус во рту. Но вот искритель шевельнулся и снова что-то сделал, как-то совершенно по особенному махнул лапой, словно улитку детёнышу нарисовал, и сотворил водоворот: вода закрутилась улиточным вихрем, и была она огненно-белой. Грянула вторая, чудовищной силы блескавка, которая добила оставшуюся стаю хищников. Тенго ахнула — искритель был великим Умельцем своего дела.