Дневник метаморфа

Бобика выбросило прямо на остатки запруды, разрушенной взрывом. Сквозь пробоину свободно текла вода, ещё больше размывая плотину, к её остаткам течением прибило целую кучу мёртвой рыбы и несколько огромных бурых тел, теперь неподвижных. И дальше увидел, так далеко и глубоко, что ни в один бинокль не разглядеть: крупных бобрячьих детёнышей в норах, сомов в глубоких омутах, небольшого, неопасного по молодости ящера, греющегося на солнце, ксенокоз с козлятами, пришедших к воде… Я вскочил, распахнув глаза, и дивная картина пропала, без следа растворившись во тьме слепоты, словно напряжение скакнуло, и ламповый чёрно-белый телек отключился. Скрипнув зубами от разочарования, я снова зажмурился, упёрся в нёбо языком, вызывая прежнюю вибрацию, и дивное зрение вернулось.

Кажется, теперь моё горло издавало тончайший, неслышимый гул, тишайший смех, по крайней мере чувство было похожим на то, которое я испытывал, когда гудел, хохоча. Этот смех возвращался со всех сторон картинками прямо в мозг. Ну, если и не так — какая разница?! В любом случае, сообразив, что не всё потеряно, я преисполнился воодушевления.

Первым делом, всё так же неслышимо гудя, я выбрался наружу и собрал у плотины мёртвой рыбы, совершенно свежей по запаху. Не удержался и отвесил пару пинков бобровым трупам. Разжевал жирные рыбьи брюшки и покормил детей, периодически снова теряя зрение, потому что жевать и пускать волну одновременно никак не получалось. Странное дело — теперь я вполне чётко ощущал исходящее от Карла с Кларой удовольствие. Я поспешно облизал их и снова сунул в рюкзак — в колыбели ещё оставались мелкие осколки нехитрой техники, взятой в поход. От взрыва погибла центрифуга, сгорел портативный анализатор и те реактивы, которые я не успел выплеснуть в озверелых бобров. Уцелел лишь ты, дорогой дневник, и то потому, что электронный блокнот лежал в прорезиненном толстом рюкзаке. Удивительно, но это не встревожило меня и не огорчило, даже аппетит проснулся. Я доел за детьми спину прекрасной форели, а хребет и требуху с плавниками по привычке бросил в сосало. То вяло вздрогнуло и проглотило. Прожорливый и выносливый мой Бобик был жив, хоть и крепко погрызен снаружи и обожжён внутри! Ну, раз жрёт — значит не сдохнет, эта истина известна всем, кто держал когда-либо домашнего питомца! Попеременно пуская волну, я собрал сколько мог дохлой рыбы и покидал кувшинке. Цефалот подожрал и к вечеру раздуплился — пустил жидкую струйку огоньков по стене, а вокруг сосала проклюнулись новые ментальные усики взамен сгоревших. Аве Первотворцы! Я совсем ожил. Из биокапсул, которые вырастил для рыб и моллюсков, какие-то лопнули и погибли, но пара штук оставались целёхоньки, в них по-прежнему хранились редкие виды.

Больше всего меня беспокоила Тенго, предельно слабая, скорее всего от кровопотери. Её рана больше не сочилась, однако восполнить запасы потерянной жидкости организму было нечем. Я бы поставил ей капельницу с физраствором, да не имел ничего подходящего. Пуская во все стороны волну и нюхая носом, нашёл плоды, полные чистейшей, отфильтрованной растением воды, содержащей по моим ощущениям нечто полезное, возможно, витамины и микроэлементы. Я смастерил импровизированный зонд из полой лианы, продув её как следует от собственного содержимого, вставил ей в пасть и в горло, до желудка, прокалывал эти плоды острым прутиком и поил Тенго понемногу, очень часто. Как ребёнку жевал ей рыбий жир и кормил через тот же зонд, но в большей степени уповал на прионы: ну же, Хранители Крови, поставьте милую на ноги! Был бы с нами первошаман, он бы мигом привёл её в чувство, но я мог просто ухаживать. Эх, да что тут говорить, был бы с нами крошка шаман, бобры и не напали бы…

Так, в заботах о беспомощных домашних, я дни и коротал. Бобрята нам не докучали. Дезориентированные, лишённые взрослых, они выбирались из нор пожевать травы и листьев, но к цефалоту близко не подходили, а меня боялись и, едва заметив, прятались.

Бобик пришёл в себя первым: зарастил пеной дыры в створках, выбросил новые усики вокруг сосала и выпустил корни, которыми уцепился за остатки плотины, там же окопался и выровнял бутон. Внутренние створки осталась жёсткими и шишковатыми, что, в принципе, флюорисценции не мешало. От трупов курвабобров я постепенно избавился — сплавил вниз по течению на харч крокодилам. Однако цефалот капитально стрессанул: начал ночь за ночью снить повторяющийся кошмар. Как ни лягу вздремнуть — непременно увижу день атаки и рожи агрессивных нападающих, да что за беда, хоть совсем не спи! Кувшиночный ПТСР во всей красе… За ним очухался и я — в один прекрасный день услышал птичий щебет, затем без всякой волны близоруко увидел, что у детей открылись глазки. У Карла — тёмные пуговки с янтарной радужкой, но у Клары — с серой, чуть зеленоватой — мои. Прионы работали, дорогой дневник! Обеспечивали регенерацию, как ручейники изначально и хотели. Так что теперь я был почти как раньше, но улучшенный, а-ха-ха, прокачанный, с волной.