Дневник на двоих

Я понимала, что просто физически не могу его видеть. Не могу, и все. Я позвонила маме и напросилась в гости. Мама была счастлива. Я не особо балую ее вниманием. Если быть честной, то мы общаемся только по большим праздникам, таким, как Новый год и дни рождений, и все. Ну, иногда, поссорившись с Киром, я приезжаю к ней, чтобы остыть. Мама обожает такие мои приезды. Каждый раз она надеется выведать у меня какую-то грязь о моем муже. Мне кажется, она была бы счастлива, если бы узнала, что Кирилл – серийный убийца, маньяк и садист, что он бьет меня и насилует всех вокруг, что он алкоголик и вор. Но я молчу, поэтому маме остается только догадываться, что же такое у нас произошло и почему я приехала.

Вот и сегодня мама окружила меня неусыпной заботой и повышенным вниманием. Усадила в свое любимое кресло-качалку, укрыла мне ноги пледом, принесла из кухни огромную чашку чая и кусочек домашнего кекса. У нее всегда есть какая-нибудь выпечка – для нее это символ уюта, домашней заботы, тепла. Мама уселась напротив меня, на краешке кровати, и принялась выспрашивать, как дела, как работа, как Кирилл. Голос ее был сладенький-сладенький, улыбка ласковая-преласковая. Если бы я хоть на секунду могла поверить в ее искренность! Но я всегда помню, что в самые тяжелые для меня времена мама была во главе тех, кто старался меня растоптать и уничтожить. Сегодня я задумалась – почему? Последний раз я задавалась этим вопросом, когда мне было пятнадцать. Тогда ответ нашелся сразу и казался мне очевидным – просто мама меня ненавидит, вот и все. Сейчас я решила спросить об этом ее саму, выяснить, как говорят, у первоисточника.

Я отставила чашку с чаем в сторону и спросила – Мама, почему тогда, пятнадцать лет назад, ты не дала мне оставить ребенка? Я спросила это тихим и мягким голосом, совершенно спокойно. Я спросила о том, что действительно было в моей жизни. Но мама повела себя так, как будто бы я возвела на нее какую-то чудовищную напраслину. Она вскочила, убежала на кухню. Через минуту вернулась. Заплакала. Закричала на меня, что я неблагодарная дочь, что я хочу ее смерти, что вот умрет она, и я пожалею о своих вопросах. Я встала с кресла, подошла к ней, села рядом. Обняла ее костлявые плечи. И сказала – Я люблю тебя, мама. Я не хочу твоей смерти. Я благодарна тебе, за то, что ты вырастила меня. Но я не понимаю – почему пятнадцать лет назад ты заставила меня отдать твою внучку в детдом?

Мама плакала. Она не из тех, кто признает себя виновной. Раскаяние – слово, смысл которого ей не знаком. Она не сказала мне ничего нового. Все это я уже слышала – и про трудные времена, и про маленькую зарплату, и про негодяя – бывшего мужа, бегавшего от алиментов, и про позор, и про «тебе учится было надо». Я возразила – мы не голодали. Да, с ребенком нам было бы труднее материально, да, заботиться о младенце тяжело. Но реально. Мы с Сергеем любили друг друга и готовы были пожениться. Вам – тебе и его родителям – пришлось бы несколько лет содержать нас с младенцем, но вы и так нас, своих детей, содержали. Возможно, я не пошла бы после школы в институт, но и что? Есть заочное образование, есть вечернее. Разве стоило ломать нам жизнь, обрекать ребенка на жизнь в детдоме ради того, чтобы избежать временных трудностей? Которые бы прошли, а счастье бы осталось? Мама плакала. На все мои вопросы она ответила так – Я знала, что ты никогда не поймешь, я ведь для тебя старалась…

Я смотрела на ее плачущее сморщенное личико преждевременно состарившейся обезьянки и вдруг вспомнила кое-что еще! Я поняла! Я все поняла! И я спросила ее – Это ты из-за дяди Славы так поступила, да? Ты думала, он вот-вот женится на тебе, а если появится ребенок, внучка – то не женится, да?

По тому, как вздрогнули мамины плечи я поняла, что попала в точку. Все было именно так! Тот год, когда мне было пятнадцать, был счастливым не только для меня. Мама моя была еще молодая, она родила меня в двадцать лет, вот и считайте, сколько ей тогда было. С отцом моим, никуда не годным пьяницей, она развелась так давно, что в моей памяти не сохранилось никаких его примет. Я не узнаю его, если встречу на улице. Так вот, в тот год у нас стал часто-часто бывать в гостях дядя Слава, мамин сослуживец. Он был высок, красив, обаятелен и заставлял мою строгую маму смеяться. Рядом с ним она расцветала, становилась другим человеком.