Дневник наркомана

     Мое   подлинное   первое   впечатление    явилось   настолько   сильным психологическим опытом, что для его описания попросту нет адекватных слов.

     Теперь же, сидя с Лу рядом, и имея возможность следить за ее болтовней, я обнаружил, что мое "плотское мнение" переменилось. Она определенно не была хорошенькой  с  точки  зрения   публики  варьете.  В  ее  лице  было  что-то непреодолимо монгольское:  плоские  щеки,  высоко поднятые  скулы,  раскосые глаза;  широкий,  короткий и  подвижный  нос;  тонкий и  длинный рот, словно неровная  кривая линия  безумного заката. Глаза  были  зеленые и  маленькие, шаловливые, как у эльфа. Ее густые волосы были на удивление бесцветными; они были заплетены в  толстые косы  и  обмотаны  вокруг  головы,  напоминая  мне проволочную намотку на  динамо-машине. Это  смешение монгольской  дикости  с дикостью  нордического  типа  производило колдовской  эффект.  Ее  необычные волосы  очаровывали  меня. Они  были  того самого нежного  льняного оттенка, такого тонкого  -  нет,  я  не  знаю как вам об этом рассказать... Я не могу думать о них, не теряя рассудка.

     Было непонятно, почему она оказалась в этой компании. С первого взгляда было ясно,  что  ей  не место  в этой среде.  Каждый ее  крохотный жест  был окружен  подобием  нимба,  в   котором  светилась   почти  аристократическая утонченность.  Она была явно не  склонна  притворяться человеком  искусства. Очевидно, ей случайно пришлись по душе эти люди, в точности как тонголезские туземцы способны заинтересовать  старую даму из Методистской Миссии, поэтому она и подвизалась среди них. Ее мать не возражала. Хотя,  впрочем,  учитывая сегодняшние нравы, мнение матери роли не играло.

     Не думайте, что кто-то из нас был особенно пьян, за исключением старины Оуэна.  Если хотите знать,  лично  я  выпил всего один бокал белого вина. Лу вообще ни к чему не прикоснулась. Она лепетала себе, точно невинное дитя, от переполнявшей  ее  сердце  радости. В  обычной ситуации,  думаю,  я выпил бы больше, чем тогда. Я и  не закусывал. На еду я также  обращал мало внимания. Теперь-то я,  конечно, знаю, что это  было - тот самый многократно осмеянный феномен, любовь с первого взгляда.

     Внезапно  нас  перебили.  Высокий мужчина  пожимал руку  Оуэна.  Вместо привычных  слов  приветствия  он произнес  очень  низким, четким и трепетным голосом, в котором словно вибрировала непостижимая страсть:

     - Твори, что ты желаешь, да будет то Законом.

     В  компании  произошло  беспокойное  движение.  В   частности,   немку, казалось, выбило из колеи уже одно простое появление этого человека.

     Я окинул его взглядом. И, да, мне стала понятна перемена погоды. А Оуэн тем временем отвечал:

     - Совершенно верно,  совершенно верно, это  как  раз  именно  то, чем я занимаюсь.  Заходите, и я  покажу вам  мою новую  группу. Я нарисую вас  еще разок - в тот же день, в то же время. Совершенно правильно.

     Кто-то  вполголоса  представил  нам   нового   гостя  -  господин  Царь Лестригонов.

     - Присаживайтесь прямо сюда,  - гудел Оуэн - Вам надо выпить. Я то знаю вас  как  свои пять пальцев;  Мы  знакомы  уйму лет,  и  я  понимаю, что  вы трудились целый день напролет и заработали себе на выпивку. Садитесь сюда, а я поймаю официанта.

     Я  уставился  на  Царя,  который пока  что  не  произнес  после  своего оригинального  приветствия  ни  единого  слова.  В  его  глазах  было  нечто устрашающее. Они не видели ничего перед  собой.  В раскинувшемся  перед ними беспредельном ландшафте я  был  всего  лишь случайностью,  начисто  лишенной всякого  смысла.  Его глаза  смотрели  параллельно;  они  были  устремлены в бесконечность. Ему все было безразлично. О как я возненавидел эту гадину!      Как раз к этому времени подошел официант.

     - Сожалею, сэр, - обратился он  к Оуэну по поводу заказанного им брэнди `65.

     Оказалось,  что уже  восемь часов  сорок три минуты,  тринадцать  и три пятых секунды пополудни.  Лично я не знаю, что такое закон. В Англии  вообще никто не знает, в  чем собственно заключается  закон, этого не знают даже те глупцы, которые пишут законы. А мы не соблюдаем законы, но и не наслаждаемся теми  свободами,  которые  нам  завещали  наши  прадеды;  над  нами  довлеет запутанная  и фантастическая система полицейской администрации,  пожалуй, не менее пагубная, чем даже у американцев.

     -  Не  надо  извиняться,  -  сказал Царь  официанту обособленно ледяным тоном. - Вот она - та свобода, за которую мы сражались.

     Я  был полностью на стороне  сказавшего  эти слова. Весь  вечер меня не тянуло  к выпивке,  однако теперь, когда мне запретили  выпивать, мне тотчас захотелось  совершить  налет  на  их  чертовы погреба,  атаковать  столичную полицию и сбросить с аэроплана  пару бомб на старых дураков из Палаты Общин. И все-таки я не питал ни тени симпатии к этому человеку.  Меня раздражал его пренебрежительный тон. В нем было что-то нечеловеческое, оно-то и рождало во мне враждебное к нему отношение.

     Царь Лестригонов обернулся к Оуэну: