Дневник пани Ганки

Сразу после обеда начали приходить знакомые и родственники. Как видно, источником слухов была не одна пани Сарницкая, поскольку о Чехословакии говорили все. Я была очень довольна, что могла авторитетно возражать на эти глупости. В связи с чем даже заслужила (потому что он пришел вместе с Данкой) похвалу Станислава. Он сказал:

– Ты весьма рассудительна, и вижу, что эти дела тебе не чужды. У нас странным образом преувеличивают силу немцев и преуменьшают значение Франции. Правда, нынче в той стране царят отношения, которые совсем не радуют, но долго это не продлится. Этот народ уже не один раз за свою историю давал понять, что может избавиться от временной слабости. И теперь в случае опасности он куда легче, чем мы, восстанет из-под ярма евреев, социалистов и масонов.

Станислав – специалист по масонам. С отцом может разговаривать о них часами. Я много раз слушала эти их разговоры. Было бы ужасно, если бы масоны и в самом деле правили миром. Станислав полагает, что почти все значимые персоны в Польше и за границей являются ими. Я лишь не понимаю, почему, если они настолько сильны и пользуются такими средствами, как тайные убийства, до сих пор не сумели избавиться от всех своих врагов, и не только мелких, как, например, сам Станислав, но и таких, как Гитлер и Муссолини.

Кстати, Польша действительно оказалась в невыгодном положении, меж трех огней – большевиков, гитлеровцев или масонов. С кем же тут дружить? Я бы облегченно вздохнула, если бы Яцек стал министром иностранных дел. Имея такую голову, он наверняка справится с проблемами. Хотя, с другой-то стороны, все его дела с мисс Норманн я бы, например, сумела решить куда лучше, чем это выходит у него.

Наверное, завтра утром стоит позвонить Мостовичу, чтобы провести новый военный совет. С этой повязкой на голове я выгляжу совершенно очаровательно. Она немного напоминает серебряную шапочку.

Вторник

Сегодня я впервые встала. Собственно, меня ничего не беспокоит, но как же приятно оставаться на правах больной. Тетка Магдалена ведет себя со мной словно со святочным яйцом. У нее и правда доброе сердце. Поскольку Яцек был нынче целый день занят, мы с ней провели много часов за разговорами. Она впервые рассказала мне, отчего осталась старой девой. Я никогда не допускала, что она могла пережить нечто подобное и что подобное могла пережить именно она. Но в мире бывают великие чувства. Тетка Магдалена уверяет, будто любит его и теперь – настолько же горячо, как любила тогда.

Ей было всего восемнадцать. Когда закончила пансион, поскольку родители ее умерли, поехала к старшей сестре, пани Сулихве. Сулихвы обитали в своем имении в западном Полесье. Было у них двое сыновей. (Я знаю обоих. Один служит в военном флоте, второй занимает какое-то высокое положение на заводах Силезии.) Тогда им было лет по 10–12. Сулихва, который был старше жены, воспитанием детей особо не интересовался, полностью поглощенный хозяйством. Для мальчишек наняли гувернера и учителя в одном лице, господина Анзельма. Кроме них и немногочисленных слуг в огромном мрачном имении не было никого.

Тетка Магдалена уже вскоре после приезда уяснила себе ситуацию: отношения между ее сестрой Анелей и учителем не соответствуют тем, которые мог бы принять хозяин дома. Но, казалось, тот ничего не замечал.

Соседей там почти не было. А знакомые, что обитали в радиусе пятнадцати-двадцати километров, дома Сулихв избегали. Царила тягостная молчаливая атмосфера. Хозяин, будучи не занятым, запирался в библиотеке. Мальчишки, если не считать уроков, проводили время в своих тихих развлечениях, в которые никого не посвящали. Анеля бродила по дому словно тень. Тогда еще она не была некрасивой. (На момент нашего знакомства она была уже парализованной старушкой.) Действительно ли между ней и учителем случился роман, тетка Магдалена не знает до сих пор. Думает, что, возможно, его и не было. Чувство это казалось несколько нездоровым, ненормальным, таким, что в этой глуши появилось словно по неизбежности.