Дневник призывателя

– Если бы я лучше тебя обучал, больше занимался, показывал, как нужно, то…

– Я бы полностью зависел от тебя и ждал одобрения каждого шага, – остановил поток его речей. – Мы сейчас не о семье, а о Соболеве. Кто он?

Улыбающийся мужчина с татуировкой птицы. Руки сложены так, словно показывают пистолет.

Паф.

– Мой старый друг, – дед вздохнул и помрачнел. – О таком можно было только мечтать. Верный, как пес, и невероятно смелый. Он никогда долго не думал, когда кто-то нуждался в помощи. Честно, он был героем. Всегда жил ради других. Надежный работник, бесстрашный солдат. Все его знали только с лучших сторон, и только я видел его настоящего, такого, каким он был, снимая все маски. Я знал его и слабого, и нуждающегося в поддержке. Видел то, как он плакал от бессилия и то, как трясся от ужаса, накатывающего на него после совершенного. Он умел собираться и лезть грудью на амбразуру, а потом долго отходил, переваривая все свои действия. Мне можно было знать его таким, со всеми его слабостями. Для этого же и нужны друзья, чтобы с ними быть самим собой. Он доверял мне. И если я шел в пекло, то он тут же бежал за мной. А потому я чувствовал себя виноватым каждый раз, когда с ним обходились несправедливо. И потому же добровольно уходил в тень, когда сиял Родион Соболев. Он умел собирать вокруг себя людей и поддерживать их дух. Так было и во время войны. Он прошел ее, как полевой медик, от начала и до конца без единого ранения. О монстрах, о другой стороне мира, он правда, не знал. Я не рассказывал. Все же этот удачливый человек был моим другом, и я хотел для него только счастья. Вот только удача отвернулась от него в сорок седьмом. Был убит на Сокольниках обычным вором. Герой и просто хороший человек из-за каких-то пяти рублей… – дед поник.

И я был не вправе говорить что-либо. Я не знал, как бы повел себя, если бы вдруг не стало Тоши или Ларса. Но все же… Как Соболев мог погибнуть в сорок седьмом, если под снимком стоял следующий год. Дед ошибся? Не похоже на него.

Я поднял взгляд.

– А после я встретил его год спустя, – тихо продолжил он, поморщившись.

– Но как? Он же…

– Как и ты. В теневом метро. Вот только он уже не был даже той остаточной сущностью, что ездит в поезде. Он стал контролером. Не знаю как, но в момент смерти его поглотила тьма. Вся злоба и ненависть, о которых я даже не подозревал, вся та боль, которую он скрывал даже от меня. Она перекроила и его тело, и сознание, подчинив своей воле и жажде. Тогда он меня не убил – взыграли остатки памяти. Старался быть живым, рассказал обо всем, попенял на меня, за то, что я ему ничего не сказал о своей тайной жизни, но я так и не смог написать о нем. Не смог заставить себя назвать его чудовищем. Мой друг погиб и тогда я еще не смирился с утратой. Он чувствовал, как я хватался за соломинку, а потому под конец забрал ее. В следующий раз он пробьет мне билет.

– А что…? – я не нашел нужных слов.

– Он? Вариация жнеца. Собирает то, что осталось от людей в нашем мире. Такие жнецы вступают в симбиоз с монстром, позволяя ему рассасывать остаточное явление, забирая основную сущность и поглощая плоть забредших живых, что он назвал «пробиванием билетика». Так что, он все еще там. Будь осторожен. Обреченное бессмертие меняет людей слишком сильно. Особенно после смерти, после того, что они чувствуют в миг перед гибелью.

Старик допил чай и поднялся. Кажется, я задел еще не зажившие раны. Его сознание все еще ворошило старые могилы.

Спросить о чем-то еще, я не успел. В дверь позвонили. Тоша или Мать?

Глава 5. Пепел из глаз

Я молча стоял и смотрел на смущенного друга, выглядывающего из-за дородной спины нашей общей соседки. Впрочем, скрыть всю фигуру Антона ей не хватало роста – она была ему по грудь.

И что же они делают тут вместе? Он опять пытался спросить про Веру? Есть у него такая тяга – обращаться к ней по поводу ее племянницы, когда самого объекта расспросов нет рядом.

Не похоже. Нахмурился.

Тоша, несчастный и взлохмаченный, сразу попытался жестами объяснить, что ни в чем не виноват, а так, мимо проходил, и вообще она была тут раньше него. Я его проигнорировал, но про себя рассмеялся. Он всегда такой – мягкий, добрый, виноватый. Берет на себя ответственность за любое происшествие, будь то случайность или вообще чужая ошибка. Ему порой стыдно смотреть фильмы, а потому он выходит из комнаты на особо напряженных или неловких моментах, будто проблемы не у героев, а у него самого. Но он искренний, и это располагает к себе.

Соседка же совсем другое дело. Она всегда все перекладывает на чужие плечи и прет напролом, как таран, если ей что-то нужно.

Вот и сейчас она громко фыркнула и по-хозяйски распахнула чуть приоткрытую дверь, стараясь оттеснить меня и проникнуть в квартиру. Стоит сказать, что у нее это вполне получалось – я явно проигрывал в стойкости, а так же, в отличие от нее, не хотел применять силу. Зачем?