Дневник провинциальной дамы

В голову приходит забавная и бесполезная мысль, что в каком-нибудь романе наша недавняя встреча с Биллом имела бы продолжение и привела бы к драматической по накалу сцене, заканчивающейся либо жертвенным самоотречением, либо (если роман современный) переходом всех допустимых границ.

Однако реальная жизнь совсем не похожа на книжную, так что мне остается лишь поспешить в дом и заняться делами.

Вторая почта некоторым образом способствует возобновлению романтических фантазий, поскольку мне вручают конверт, подписанный аккуратным незнакомым почерком и с лондонской маркой. В мечтах уже успеваю съездить в Париж к Биллу и распрощаться с ним навсегда или сбежать с ним же на острова в Южном море, развестись с Робертом и узнать о смерти обоих детей. На самом деле письмо от некоего высокопоставленного военного в отставке, который спрашивает, интересуют ли меня способы экономного ведения домашнего хозяйства, потому что у него как раз можно приобрести слабосоленые окорока по очень сходной цене.

5 мая. Опасения насчет того, поладят ли Мадемуазель и Касабьянка друг с другом, оказываются далеко не беспочвенными, и я испытываю облегчение, когда на следующий день все расходятся по своим углам. Дети, как это всегда бывает в последний день каникул, необычайно веселы, но я по опыту знаю, что драматическая перемена настроения наступит в последний момент.

Решаю устроить пикник в честь приезда Мадемуазель, и Роберт говорит мне с глазу на глаз, что Касабьянку, пожалуй, лучше не приглашать. Полностью с ним согласна и долго думаю над тем, как бы повежливее и помягче отговорить Касабьянку ехать с нами, но все мои усилия терпят крах.

Касабьянка говорит, что это очень любезно с моей стороны, но он с удовольствием поедет на пикник и не хочет отдохнуть несколько часов. Нет, ему не надо писать письма, но он благодарен за то, что я об этом беспокоюсь. Гулять в свое удовольствие в саду он тоже не желает, но спасибо за любезное предложение. Предпринимаю последнюю отчаянную попытку и говорю, что он может взять выходной на Весь День, но он повторяет, что это крайне любезно с моей стороны, и приводит неопровержимый аргумент: он не знает, что делать с целым свободным днем.

Сдаюсь и говорю Роберту, что Касабьянка хочет на пикник. Роберту это кажется абсолютно противоестественным. Ближе к трем часам дождь прекращается, и мы выезжаем с привычным набором пледов, дождевиков, корзин и термосов на заднем сиденье.

Мадемуазель говорит: «Ah, combien ҫa me rappelle le passé que nous ne reverrons plus!»[343] – и косится на Касабьянку. Не без радости вспоминаю, что его познания во французском языке ограниченны. Однако что-то подсказывает мне, что значение взгляда он понял правильно.

Снова начинает накрапывать, и к тому времени, как мы добираемся до выбранного живописного уголка природы, дождь расходится. Роберт, который поехал с нами, поддавшись на уговоры Вики, теперь решительно настроен довести дело до конца и заявляет, что прогуляется с собакой до вершины холма и детям лучше пойти с ним. Мадемуазель, закутанная в большую клетчатую накидку, ведет себя совершенно беспрецедентно и предлагает присоединиться к компании. Вынуждена поступить так же, хотя никуда идти вовсе не хочу. Сильно вымокаем, а Вики попадает в прогал в изгороди и вылезает оттуда насквозь мокрая и в каких-то черных пятнах, которые оказываются дегтем.

«Mon Dieu, – сокрушается Мадемуазель, – il n’y a donc plus personne pour s ‘occuper de cette malheureuse petite?»[344] Воздерживаюсь от того, чтобы напомнить Мадемуазель о многочисленных подобных несчастьях, которые постигали Вики под ее присмотром.

Ситуацию, и без того напряженную, усугубляет Касабьянка, который совсем некстати начинает распекать Вики. Мадемуазель пылко восклицает: «Ah, ma bonne Sainte Vierge, ayez pitié de nous!»[345], чем повергает всех в гробовое молчание.

Ливень усиливается, и я предлагаю устроить чаепитие прямо в машине, но эта идея отвергается, поскольку в такой тесноте невозможно даже открыть корзины, не говоря уж о том, чтобы извлечь из них содержимое. Роберт спрашивает, почему бы не попить чаю дома в столовой. Касабьянка спокойно и настойчиво поддерживает его план, что немедленно побуждает Мадемуазель высказаться в пользу un goûter en plein air[346], будто мы нежимся под ослепительными лучами солнца где-нибудь в Фонтенбло.