Дневник провинциальной дамы

Соответственно, идем смотреть на буйство красок, а миссис Сент-чего-то-там рассказывает мне о поэзии (которую она любит, а я нет), сиамских кошках (которых мы обе любим) и фабричных кружевах.

Сад определенно приобретает размеры зоопарка, и я окончательно оставляю надежду еще когда-нибудь посидеть. Вдалеке Анна и Роуз над чем-то хохочут чуть ли не до упаду.

Далекие часы бьют четыре (не удивилась бы, если б восемь), и я, прервав серьезные опасения генеральши насчет того, что в сельской местности ездят на велосипедах без задних фар, твердо заявляю, что мне пора идти. Выражаем приличествующие сожаления (я совершенно неискренне, генеральша, возможно, тоже), проходим еще с четверть мили и находим Роуз. Миссис Сент-чего-то-там исчезает (возможно, пускается в новый обход по саду). Я очень сердита и говорю, что в моей жизни еще не было такого дня. Все смеются от души и, похоже, считают, что прекрасно провели время. Роуз горячо благодарит Анну за приглашение. Не собираюсь изображать хоть какую-то признательность. Поездка обратно проходит гораздо быстрее, и я даже не пытаюсь быть полезной или как-то угодить.

23 июня. Приятно изумлена тем, что Роберт ловит меня на слове и появляется в квартире, готовый отвезти меня и Вики на соревнования к Робину. Но сперва хочет подстричься. Я говорю, что есть парикмахерская рядом с Саутгемптон-роу. Роберт в ужасе смотрит на меня и сообщает, что ближе всего Бонд-стрит. Туда он и уходит, предварительно сказав, чтобы я зашла за ним в двенадцать в его Клуб на Сент-Джеймс. Поражаюсь легкости, с которой Роберт возобновляет привычки городского жителя, хотя в Клубе на Сент-Джеймс он не был много лет.

Пускаюсь в размышления о любопытной разнице между полами, которую демонстрируем мы с Робертом: на его месте я бы определенно опасалась, что швейцар меня не узнает и подвергнет сомнению мое право находиться в Клубе. Роберт же, я уверена, не обратит на швейцара никакого внимания, и в итоге тот, возможно, будет ползать перед ним на коленях (если не буквально, то фигурально).

Эта довольно интересная, но непрактичная мысль возвращается с новой силой, когда я вхожу во впечатляющий холл, охраняемый еще более впечатляющим швейцаром в ливрее, к которому меня с сочувственным видом подводит молоденький портье, очевидно понимающий, насколько незначительной персоной я себя чувствую. Это ощущение усугубляют два пожилых джентльмена, которые беседуют в углу и косятся на меня так, будто подозревают, что я лелею коварные замыслы в отношении либо внушительной скульптурной группы, либо их самих. Портье отправляют на поиски Роберта (я словно бы лишилась единственного друга). Впадаю в состояние, близкое к анабиозу, и жду. Наконец ожидание, которое, по ощущениям, длилось не меньше уикенда, заканчивается, и я почему-то приветствую Роберта странной и абсолютно неуместной цитатой: «Всякий день пройдет, какой бы он ни принял оборот»[370], причем произношу ее «внутренним голосом», как чревовещатель. Роберт достаточно благоразумно не реагирует, только удивленно смотрит на меня и принимает шляпу и пальто, которые портье подает ему так, будто это по меньшей мере мантия и скипетр. Выходим из Клуба, и ко мне возвращается контроль над органами чувств.

Ослепительно светит солнце, улицы наводнены людьми. Мы идем по Пиккадилли, и Роберт предлагает пообедать в «Симпсонс-на-Стрэнде»[371]. Соглашаюсь и добавляю: «Вот было бы чудесно, если бы мы были богаты!» Затем разговор возвращается к привычным темам: счетам за школу, негибкому отношению Банка, большой вероятности, что новая горничная в течение ближайших недель попросит расчет, и небольшой вероятности, что в этом году в саду уродится какая-никакая клубника. Участие Роберта в разговоре главным образом ограничивается восклицаниями насчет уличного движения (дороги превратились непонятно во что, и так продолжаться больше не может!) и кратким резюме, что мы все вскоре окажемся в работном доме. Наконец приходим в ресторан, и Роберт говорит, что хорошо бы сначала выпить. Так и делаем и сразу чувствуем себя лучше.

«Симпсонс», где я прежде не была, производит на меня сильное впечатление, и блюда достойные. Посередине ланча замечаю Памелу Прингл в черно-белой шляпке, крохотной – не больше антикварной таблетницы, необычайно эффектном черном платье и с набором из девяти, не меньше, браслетов с бриллиантами, скорее всего настоящими. Излишне говорить, что компанию ей составляет молодой джентльмен, наружность которого контрастирует с общим антуражем. У него бакенбарды, лицо бледное с зеленоватым оттенком и в целом вид, навевающий ассоциации с популярной песенкой «У моей канарейки круги под глазами»[372].

Памела полностью поглощена общением с молодым джентльменом, но вскоре замечает меня и улыбается грустной улыбкой, очевидно соответствующей тону разговора. Затем видит Роберта, оживляется, в конце концов встает и подходит к нам, а Канарейка с Кругами под Глазами остается на месте и удрученно катает по столу шарики из хлебного мякиша.